Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Исполнив свой долг, эмир удалился.

Магомет был облачен в одежды, которые его соплеменники носят дома с незапамятных времен: остроносые шлепанцы, просторные шаровары, присборенные у лодыжек, желтый стеганый халат, спадающий ниже колен, и шарообразную чалму, скрепленную эгретом из золота и бриллиантов. Волосы его были обриты до самого края чалмы, и в свете множества подвешенных к потолку ламп черты его были отчетливо видны. Заглянув в черные глаза, едва затененные высокими дугами бровей, индийский князь увидел в них блеск радости и гостеприимства и ощутил удовлетворение.

Он подошел ближе и поприветствовал принца, опустившись на колени и поцеловав тыльную сторону ладони, опущенной на пол. Магомет поднял его.

— Встань, о князь! — велел он. — Встань и займи место со мной рядом.

Турок выдвинул из-за кушетки просторное кресло с подушкой из верблюжьего волоса — такие используют наставники в мечетях, когда читают лекции ученикам. Магомет поставил его так, чтобы, сидя на кушетке, оказаться прямо перед посетителем, на очень небольшом расстоянии. Вскоре оба уже сидели, скрестив ноги, лицом к лицу.

Он подошел ближе и поприветствовал принца, опустившись на колени…

— Человек такого благочестия, каким, по моим сведениям, обладает индийский князь, — начал Магомет голосом, идеально подходящим к уважительному взгляду, устремленному на собеседника, — должен принадлежать к числу праведных, верующих в Бога и Судный день, соблюдающих часы молитвы, подающих милостыню и не страшащихся никого, кроме Бога, а значит, имеющих полное право входить в храмы.

— Твои слова, повелитель, это истинные слова посланника самых высоких Небес, — отвечал Скиталец, подавшись вперед и будто бы собираясь пасть ниц. — Я узнаю их, и мне кажется, что я оказался в саду вечного блаженства, омываемом водами реки.

Магомет, узнав скрытую цитату из Корана, тоже склонил голову и ответил:

— Мне отрадно тебя слышать, ибо, внимая, я говорю себе: «Вот один из слуг Всеблагого, которые неслышной поступью ходят по земле». Прими мои заверения мира и гостеприимства.

Немного помолчав, он продолжил:

— Поскольку ты, о князь, часто посещаешь мечети, ты поймешь, что я посадил тебя на место учителя. Я же — ученик. Тебе открывать книгу и читать из нее, мне — ловить перлы твоих изречений, дабы они не упали в пыль и не потерялись.

— Боюсь, повелитель оказывает мне слишком великую честь, однако есть своя красота в устремлении, даже если способностей и недостаточно. О чем я должен говорить?

Нахмурив брови, Магомет царственным голосом изрек:

— Кто ты такой? Первым делом скажи мне про это.

Князь, на свое счастье, предвидел этот вопрос и, будучи человеком предусмотрительным, подготовился, а потому отвечал без запинки:

— Эмир представил меня верно. Я — индийский князь.

— Тогда поведай о своей жизни.

— Просьба повелителя слишком обща, — возможно, это входит в его намерения. Действуя по собственному разумению, я буду краток и выберу из многих событий нужные.

Ни на лице, ни в голосе говорившего не промелькнуло ни тени волнения; вид же он имел более чем учтивый, — казалось, он отвечает на комплимент.

— В начале своего поприща я был жрецом, учеником Сиддхартхи — повелитель, при его глубоких познаниях, разумеется, вспомнит, что тот был уроженцем Центральной Индии. В юные годы, будучи искусным переводчиком, я был призван в Китай, где занялся переложением тридцати пяти речений отца Бодхисаттвы на китайское и тибетское наречия. Кроме того, я опубликовал переводы «Сутры белого лотоса высшего учения» и «Нирваны». Они принесли мне великую славу. Одному из моих предков, Махакашьяпе, Будда доверил сокровеннейшие свои тайны, а именно он сделал его Хранителем Чистой Тайны Ока Верного Учения. Взгляни на символ этого учения.

Князь достал из кармана под накидкой пластину из слоновой кости, потертую и пожелтевшую, и передал ее Магомету со словами:

— Изволит ли повелитель взглянуть?

Магомет принял пластину и увидел на ней знак в виде погруженных в кость серебряных полосок:

— Вижу, — произнес он серьезно. — Раскрой мне его смысл.

— Не могу, о повелитель, ибо я, как потомок Махакашьяпы, пусть и очень дальний, тоже являюсь Хранителем — а в буддизме это высочайшая честь — и потому не должен раскрывать тайну. Символ этот наделен великой святостью. На любом подлинном изображении Будды он находится у него над сердцем. Это — монограмма Вишну и Шивы, что же до его смысла, могу лишь сказать, что все мудрые брахманы относятся к нему с особым благоговением, зная, что в него заключен весь разум Будды.

Магомет проявил уважительность к сдержанности повествователя и, вернув ему пластину, произнес без затей:

— Я слышал о подобных вещах.

— Продолжаю, — заговорил князь, уверившись, что произвел должное впечатление. — В конце концов я, обретя несметные богатства, вернулся к себе на родину. Мною овладела охота к путешествиям. И вот настал день, когда в пустыне Баальбек некий бедуин пленил меня, отвез в Мекку и там продал земскому управителю — доброму человеку, который из уважения к моим бедам и учености — да не обнесут его в раю юноши чашей струящегося вина! — стал изучать со мной Книгу единого Бога и наставлял меня до тех пор, пока я не уверовал, как и он. Когда я сменил надежду на нирвану, на лучшую и более возвышенную надежду ислама, он даровал мне свободу… Вновь оказавшись на родине, я посвятил себя изучению астрологии, к чему был подготовлен долгими годами осмысления темных мест в писаниях Сиддхартхи. Я сделался адептом — а это, как ведомо повелителю, доступно не всякому, и точно не тем, кто ничего не ведает про небеса и землю, про высшие силы — и в горнем мире, и в иной юдоли, я имею в виду царей, императоров и султанов.

— Как! — воскликнул Магомет. — Неужто не все астрологи — адепты?

Князь отвечал тихим голосом, поняв, что речь идет о наставнике, находившемся на службе у молодого турка.

— Всегда есть кто-то лучше нас, пока мы не станем лучшими. Даже звезды различаются между собой по уровню.

— Но как может человек познать высшие силы?

— Корпус наблюдений, которые мудрецы вели и записывали на протяжении долгих лет, — это наследие, открытое лишь немногим избранным. Будь у повелителя к тому пристрастие и не имей он иного предназначения, я отвел бы его в учебное заведение, где то, что кажется ему столь любопытным, объяснят в простых словах.

Суровое, недоверчивое лицо Магомета начало смягчаться, однако он не отступался: