Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Прошу прощения, ваше величество, — вставил воевода, — но я хотел бы, с должным смирением, спросить у княжны, красоту которой едва ли не затмевают ее отвага и благоразумие, чем она может подтвердить свое мнение о том, что упомянутый ею юноша действительно является комендантом.

Княжна собиралась ответить, но тут ее старый слуга Лизандр протолкался через разряженную толпу и с грохотом опустил свое копье на землю рядом с ее стулом.

— Явился какой-то незнакомец, называет себя арабом, — сообщил он, изобразив подобие поклона.

Простодушие старика, ревностность, с которой он служил своей госпоже, полное невнимание к августейшему присутствию немного позабавили царедворцев.

— Араб! — в мимолетном недоумении воскликнула княжна. — Каков этот человек с виду?

Лизандр в свою очередь впал в недоумение, но после короткой паузы все-таки ответил:

— Лицо у него темное, почти черное; голова покрыта большим шелковым платком с золотом; от плеч до пяток его скрывает халат, а на поясе висит кинжал. Вид у него величественный, он, похоже, ничего не боится. Говоря коротко, госпожа, можно подумать, что он — царь всех погонщиков верблюдов на свете!

Портрет получился неожиданно выразительным; даже император улыбнулся, а многие царедворцы, сочтя его улыбку за приглашение, рассмеялись вслух. Посреди этого веселья княжна спокойно, почти не изменившимся тоном пояснила:

— Ваше величество, мне напомнили о приглашении, переданном через того самого человека, речь о котором шла как раз перед этим объявлением. Днем, во время моего пребывания в Белом замке, мне был представлен арабский сказитель — его порекомендовал наш любезный хозяин. Судя по всему, на Востоке его считают очень искушенным в своем ремесле, это шейх, который направляется в Адрианополь, чтобы развлечь там султан-ханум. В пустыне его любовно называют Поющим шейхом. Я рада была возможности как-то скоротать время, и он меня не разочаровал. Более того, мне так понравились и его истории, и манера, в которой он их рассказывал, что, покидая замок, пребывание в котором оказалось столь приятным, я, дабы воздать должное гостеприимству хозяина, упомянула про этого певца и попросила коменданта уговорить его свернуть с пути и заехать сюда, чтобы дать мне еще одну возможность его послушать. Знай я в тот момент, что у повелителя возникнет намерение посетить меня в обществе столь высокородных господ, — получи я хотя бы намек, что меня ждет подобная честь, я бы не назначила на сегодняшний день этой встречи. Однако сказитель явился, и теперь, когда вашему величеству известны все обстоятельства, я прошу вас принять решение, можно ли его впускать или нет. Возможно… — она осеклась, заметив по взглядам, которыми император обменялся со своими вельможами, что мнения их разделились примерно поровну, — возможно, гостям моим это утро показалось скучным; если так, я буду крайне признательна Поющему шейху, который поможет мне их развлечь.

Если кто из свиты и считал, что араб не достоин подобной чести, он тут же отказался от этого мнения, одновременно подивившись простоте и грации обращения княжны. Император, безусловно, разделял с придворными их восхищение, но счел нужным его скрыть и произнес с некоторой неуверенностью:

— Ты, похоже, рекомендуешь его от всей души, дочь моя, и если я останусь здесь, то, боюсь, ожидания мои окажутся до опасного высоки; однако мне неоднократно доводилось слышать о талантах бродячих поэтов — а этот, судя по всему, является великолепным их образцом, — сознаюсь: мне доставит удовольствие, если ты его впустишь.

Что до адмирала, он произнес:

— Мы ведь собирались отправиться в обратный путь около полудня, не так ли?

— Ну, до полудня еще далеко. Пусть этого человека впустят, дочь моя, однако во имя любви к нам попроси его исполнить вещи не слишком длинные: тем самым он не задержит нас помимо своей воли, однако позволит составить представление о его таланте и стиле. Готовься к тому, что в определенный момент мы объявим о своем отбытии, и, когда это произойдет, не сочти это за недовольство тобой. Впустите араба.

Ситуация, представившаяся глазам читателя, стоит того, чтобы немного помедлить, — хотя бы даже ради того, чтобы запечатлеть ее в памяти.

Константин и Магомет, которым вскоре предстояло сойтись на поле битвы, оказались лицом к лицу, оба влюблены в одну и ту же женщину. Положение безусловно романтическое, но есть в нем и дополнительное обстоятельство. Одному из них грозит опасность.

Нам, разумеется, известно, что Абу-Обейда, Поющий шейх, — это принц Магомет под чужой личиной; мы также знаем, что принц — наследник султана Мурада, человека весьма пожилого, который в любой момент может покинуть как свой трон, так и этот мир. Вообразите, что будет, если этого безрассудного любителя приключений — а такое определение подходит нашему юноше, вне зависимости от его ранга, — выведут на чистую воду и раскроют его тайну императору. О последствиях разоблачения можно только догадываться.

Во-первых, принцу придется приложить немало усилий, чтобы объяснить свое присутствие в Терапии. Да, он может сослаться на приглашение княжны Ирины. Однако судьей его будет его соперник, а такой судья, вполне возможно, лишь посмеется над истиной и, принимая решение, свяжет лицедейство пленника со своим собственным присутствием — двух этих фактов достаточно, чтобы вынести самый суровый приговор.

Добавим, что Константин был благородным государем, который прожил свою жизнь достойно, а смерть принял так же, как и жил; однако, если подумать о том, что он мог бы сотворить с Магометом, попавшим в его руки при столь необычных обстоятельствах, нельзя не вспомнить, что всякий кесарь — раб политики. Мы видели во время его беседы с мореплавателем Мануилом, какую боль доставляло ему сокращение территории его империи. Да, с того дня ему удавалось сохранять свои владения в том же виде, в каком они перешли к нему в руки, однако он, разумеется, считал турка, которому достались похищенные у него провинции, своим врагом, а также понимал, что мирный договор или перемирие, с ним заключенное, не способно ослабить постепенно нарастающее давление на столицу. Днем и ночью злосчастный император снова и снова возвращался мыслями к истории дочери Тантала и часто, вздрогнув, пробуждался от сна, в котором османская сила представала в виде змия, медленно подползавшего к своей жертве, и тогда он в ужасе восклицал:

— О Константинополь — Ниобея! Кто, кроме Господа, способен тебя спасти? А если Он не спасет — увы тебе, увы!

Такие чувства отнюдь не способствуют душевной щедрости. Если бы Магомет попал ему в руки, Константин наверняка поступился бы многим: истиной, честью, славой — чем угодно, ради тех выгод, которые получил бы, взяв такого заложника.