Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Нет, шейх, воздержись пока от дальнейших пояснений. Привез ли ты мне послание от него?

— Он просил меня, княжна Ирина, воздать тебе достойные почести, как если бы ты уже была хозяйкой его Чертога Любви в Садах Совершенства, и обратиться к тебе с просьбой дозволить ему прийти лично, поцеловать твою руку, поведать тебе о его надеждах и излить к твоим ногам его любовь, черпая ее из сердца пригоршнями щедрее, чем любой мужчина черпал для любой женщины.

Шейх, пока произносил эти слова, готов был пожертвовать своим правом первородства ради того, чтобы видеть ее лицо.

Она же спросила совсем тихо:

— Или он сомневается в том, что я — христианка?

В голосе не было гнева; ритм его сердца участился втрое, и он поспешил ответить:

— «То, что она — христианка! — да запечатает Аллах мои уста, если я неточно передаю его слова! — То, что она христианка, лишь делает мою любовь сильнее. Понимаешь, шейх, — клянусь своей арабской верой, княжна, я цитирую его дословно, не изменяя ни буквы, — ведь и мать моя была христианкой».

Мы видели, как утром того же дня подобный вопрос задал княжне Константин, и она ответила без колебаний; на сей раз ответ прозвучал далеко не сразу.

— Передай принцу Магомету, — произнесла она после долгого молчания, — что предложение его было изложено мне достойнейшим образом и уже потому заслуживает снисходительного ответа. Его фантазии ввели его в заблуждение. Я никак не могу быть женщиной из его видения. Она — молода, я — стара, пускай и не годами. Она веселого нрава, я — серьезного. Она — жизнерадостна, полна надежд и радости; я была рождена и взращена в горе, а религия, которой я отдала свою юность, теперь стала для меня пожизненной опорой. Ей по душе будет роскошь, которой он ее окружит, была бы она по душе и мне, если бы уже очень давно в слух мой и мысли не проник грозный текст: суета сует и всяческая суета. Пока очарование ее свежо, она будет ради него очаровывать весь мир, я же на это не способна, ибо мысли мои заняты иным миром и дни мои на земле есть лишь ступени на пути туда. Передай ему, о шейх, что, пока он мечтал о дворцах и садах, способных затмить творения калифа Абд ар-Рахмана, я мечтала о чертоге, красою своей не идущем в сравнение с произведениями земных зодчих; если он спросит подробнее, ответь, что знаю я о нем лишь одно: чертог этот создан не человеческой рукой. Скажи ему, что я не отвергаю подобной возможности полностью, ибо все доброе и благородное неизменно вызывает у меня приязнь, а потому душа моя может склониться к его душе; однако ныне Бог и Сын его Христос, Богоматерь, ангелы и страждущие мужи и жены полностью занимают мое сердце и воображение, и, служа им, я не помышляю ни о каком ином счастье. Возможно, я стану чьей-то женой, но не поддавшись искусу власти или зову любви — причем словами этими я отнюдь не высказываю презрения к нежному чувству, поскольку, как и все признанные добродетели, оно имеет начало от Бога, — нет, шейх, дабы проиллюстрировать то, что в противном случае может остаться для принца не до конца ясным, скажи ему, что я бы, может, и стала его женой, если бы тем самым смогла спасти веру, которой придерживаюсь, или как-то ей поспешествовать. Вот тогда, если бы я даровала ему любовь, жертва моя спасла бы ее от всякого дурного налета. Сможешь ли ты все это запомнить? Сможешь верно передать смысл?

К моменту, когда она договорила, вид шейха разительно изменился: голова его опустилась на грудь, а поза и выражение лица свидетельствовали о полном отчаянии.

— Увы, княжна! Как могу я передать такие слова тому, чье сердце алчет твоих милостей?

— Шейх, — произнесла она сочувственно, — мне представляется, судя по твоим поступкам, что ни у одного повелителя не было еще слуги равного тебе преданностью. То, как ты передашь своему повелителю мои слова, станет, если сохранится в истории, служить образцом для всех будущих посланников.

С этими словами она поднялась, протянула ему руку — он ее поцеловал и, поскольку княжна осталась стоять, встал тоже.

— Сядь, — повторила она, и через миг оба вновь заняли свои места, она же повела разговор дальше: — Ты спросил меня, шейх, слышала ли я историю о том, как Осман завоевал любовь и руку своей Мал-хатун; ты сказал, что это турецкая история о любви. Насколько мне известно, Осман был основателем рода принца Магомета. Если ты не слишком утомился, расскажи мне эту историю.

Поскольку рассказ предоставлял ему возможность выразить в поэтических строках свои нынешние чувства, шейх с радостью принял предложение и, по причине соответствующего состояния его духа, проявил выдающееся красноречие. Слушая, княжна то и дело роняла слезы. Когда сказитель закончил, было уже больше трех часов пополудни. Аудиенция завершилась. На всем ее протяжении не была княжна столь любезна, как когда вела его меж колоннами портика, а прелесть ее раскрылась во всей своей глубине, когда она прощалась с ним на верхних ступенях.

Стоя меж колонн рядом с креслом, она смотрела, как он вернулся на лодку, вытащил что-то из ящика под скамьей и вновь подошел к ее воротам, где некоторое время приколачивал что-то камнем. Ее удивил этот поступок, и, когда шейх скрылся из виду — лодка ушла по глади вод за изгиб мыса, — княжна отправила Лизандра выяснить, что к чему.

— Неверный приколотил медную табличку к правому столбу надвратного павильона, — сварливо доложил дряхлый слуга. — Возможно, она содержит проклятие.

…И вновь подошел к ее воротам, где некоторое время приколачивал что-то камнем.

Княжна призвала своих дам и вместе с ними отправилась посмотреть на медную табличку. Действительно, она висела над головами, на высоте вытянутой руки, плотно приколоченная к столбу, — крепилась она подвернутыми кончиками. На отполированной поверхности был выгравирован следующий знак:

Не в состоянии его расшифровать, княжна послала за дервишем, давно проживавшем в городе, после чего вернулась в портик.

— Княжна, — начал старик, осмотрев загадочную табличку, — прибивший ее сюда — турок, и, будь он в преклонных летах, я бы сказал, что ты, сама того не ведая, принимала у себя Мурада, султана султанов.

— Этот человек был молод.

— Тогда это сын Мурада, принц Магомет.

Княжна побледнела.

— Что заставляет тебя говорить столь уверенно? — осведомилась она.

— Это — тугра, и на всем свете, о княжна, пользоваться ею имеют право только два человека.

— Кто именно?

— Султан и Магомет, его непосредственный преемник.