Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— А вот это, — продолжал отец Теофил, указывая на второе братство, — идут иноки Петриона, обитель их смотрит вон туда, на гавань. А это, — он указал на третье, — насельники обители Анаргири, очень древнее братство. Император Михаил, прозванный Пафлагоном, скончался в тысяча сорок первом году в одной из их келий. Вступить в это братство — значит приобщиться к сонму святых.

Через некоторое время подошла довольно буйная колонна в белых подрясниках и свободных желтых плащах; нестриженые волосы и бороды развевались на ветру. Историк смутился.

— Не суди их строго, — проговорил он. — Это нищенствующие братья из трущоб Периблепта в квартале Псамматика. Их можно встретить на углах улиц, в гавани, в общественных местах — недужных, слепых, хромых, покрытых язвами. Их покровитель — святой Лазарь. По ночам к ним нисходит ангел-целитель. Они отказываются верить в то, что времена чудес миновали.

Городские монахи были многочисленны, они несли хоругви с названиями своих обителей, начертанными золотыми буквами; во главе каждой колонны шел игумен, или аббат, с факелом в руке.

Группа, одетая только в черное, пересекла ручей — пение этих братьев было столь же мрачно, как и облачение.

— Эти отцы к нам с Петры, — пояснил Теофил. — С Петры на южной стороне. Днем они спят, по ночам бодрствуют. По их мнению, второе пришествие состоится ночью — они считают, что именно это время больше подходит для трубного гласа и чудес.

Крестный ход длился полчаса — мужчины в серых, черных, желтых облачениях, реже — в белых, в клобуках, с бритыми и небритыми головами, босые мужчины и женщины в сандалиях, — река людей в самых разных настроениях, кроме бодрого и счастливого, тяжко катилась мимо помоста, редко попадались поднятые вверх лица, все было призрачным, мрачным, тягостным, и телесно и духовно, — казалось, и молодые и старые только что пробудились после долгих лет погребения; полчаса сокрушенной декламации одной главы из книги жителя Уца, самых мрачных пророчеств; полчаса князь дожидался хоть какого-то доброго знака, но не дождался — полчаса, которые, если только это сравнение не покажется слишком сильным, он был подобен душе, несущей дозор рядом с покинутым ею телом. Потом отец Теофил произнес:

— Насельники обители Святого Иакова в Мангане! Богатейший из монастырей Константинополя и самый влиятельный. Именно он поставляет лучших проповедников в Святую Софию. Братия там предается ученым занятиям. Библиотека их не имеет себе равных, и они гордятся тем, что за сотни лет общинной жизни среди них не завелось ни единого еретика. Перед их алтарями свечи горят непрерывно. Братию они выбирают из благороднейших семейств. Молодые люди, которым открыта дорога на службу в армии, выбирают служение Богу в изысканных кельях монастыря Святого Иакова. Они тебя заинтересуют, князь, — а после них проследует вторая процессия.

— Островные братья?

— Да, братья с островов и побережья.

Во двор вступил регент в облачении, подобном облачению нынешнего греческого священника: круглая черная шляпа с высокой тульей, слегка вывернутой в верхней части наружу; куколь того же цвета; волосы собраны сзади в узел и спрятаны под шляпу; шерстяная ряса, очень темная, блестящая, свободными складками спадающая от шеи до носков. За ним следовал игумен, по причине старости и расслабленности факел за него нес юноша. Пели они сладко и чисто, в лад. Князь отметил все эти свидетельства утонченности и респектабельности, а глянув вновь на факелоносца, признал в нем молодого послушника, с которым делил комнату в Белом замке.

— Известен ли тебе этот юноша? — спросил он, указывая на Сергия.

— Русский, прибыл сюда недавно, — отвечал Теофил. — Позавчера княжна Ирина привела его во дворец и представила императору. Он произвел благоприятное впечатление.

Оба следили взглядом за юношей, пока он не исчез на подъеме.

— О нем услышат. — Высказав это пророчество, князь сосредоточился на других членах братства. — У них военная выправка, — заметил он.

— Они вольно трактуют обеты о неучастии в войне. Если бы Панагию пришлось вынести на стены, они сопровождали бы ее в латах.

Князь улыбнулся. Он не испытывал той веры в Богоматерь Влахернскую, которая звучала в ответе Теофила.

Братья Святого Иакова шествовала долго. Князь следил за ними до последней четверки. То были аристократы Церкви, гордые и надменные; поскольку возможностей перед ними открывалось больше, они наверняка были коварнее, чем их собратья из других обителей, однако более вольные нравы не свидетельствовали о попустительстве. Напротив, поскольку под их защитой находилась божественность в самом высоком смысле, они при случае наверняка проявили бы особую жестокость и мстительность — отправили бы еретика на костер, а малейшее отклонение от канона объявили бы ересью.

— А это кто? — воскликнул князь, когда из тени кипариса выступил благородного вида мужчина в полном церковном облачении, — он возглавлял следующую колонну.

— Церковный церемониймейстер, — отозвался отец Теофил. — Он — стена между островитянами и константинопольцами.

— А кто идет с ним рядом и поет?

— Протопсолет, регент патриаршего хора.

За певцом шли монахи с Принцевых островов. Движением, строем и облачением они напоминали прошедших ранее: игумены, а за ними их последователи в сером, черном и белом — руки сложены в молитве, кто поет лучше, кто хуже, никто не поднимает глаз, все смотрят вниз, будто бы небеса — это дыра в земле, пропасть у них под ногами, в которую они вот-вот вступят.

Князь начал уставать. И тут вдруг вспомнил о встрече с паломниками в Эль-Зариба. Сколь непохожими были два этих зрелища! Там — порыв, движение, будто ярилось море, страстная вера, вскормленная свободой; здесь — медлительность, торжественность, темнота, гнет — на что же это похоже? На смерть при жизни и похороны по столь строгому обряду, что просчитано все, до последней слезинки и стона. Он увидел в этом Закон — а может, давление, силу, убийство выбора привычкой, моду в обличье Веры? Ему стало казаться, что степень влияния Христа на Церковь все-таки можно измерить.

— Роти идет первым! — заметил святой отец. — Голый и каменистый, ни кустика для птицы, ни травинки для сверчка — да уж, нужно всей душой любить Бога или смертной ненавистью ненавидеть мир, чтобы по собственной воле выбрать монашескую жизнь на Роти!

Братия трех монастырей этого острова прошествовала мимо в коротких бурых рясах, с обнаженными головами, босиком. Комментарии историка были скудными и краткими.

— Выглядят бедными, — заметил он про первых, — и они действительно бедны, однако Михаил Рангаве и Михаил Лакапен сочли за счастье жить и умереть среди них. — Про вторых он сказал: — Когда Роман Диоген выстроил обитель, в которой они живут, вряд ли он помышлял, что ей доведется защищать его после бегства с трона. — Про третьих: — Дардан был великим полководцем. Во дни своей славы он выстроил на Роти башню с единственной кельей; в недобрый час он высказал притязания на трон, проиграл, остался без глаз, удалился в эту одинокую башню, склонил к себе своей святостью многих братьев и умер. То было сотни лет назад. Братия все еще молится за спасение его души. Случается, что добро порождает зло, но порой и зло порождает добро — тем самым Господь поддерживает равновесие.