Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Выжидай! Я знаю, каково положение дел, а ты нет. Цель наша блага. Господь предоставит возможность. А потом — мученичество, если потребуется, и путь на Небо. Выжидай — я подам тебе знак. Ты будешь говорить и за себя, и за меня. Ты станешь моим голосом.

И он смирялся.

Была и другая беда, хуже поддававшаяся осмыслению и описанию. Из-за нее небо казалось не столь голубым, как раньше, ветерок не освежал и само солнце, рассеивавшее свою золотую мощь по глади моря, словно тускнело; во всем, в том числе и в самом Сергии, чего-то недоставало, но чего именно, он не знал. Сравнивая жизнь в Константинополе с жизнью в Белозерье и взыскуя святого покоя последнего, он приходил к выводу, что тоскует по дому, и стыдился этого. Какое ребячество! У Великого Наставника и вовсе не было дома! Эта мысль заставляла его собирать все свое мужество и оставаться мужчиной, для которого подобная слабость недопустима.

У юноши вошло в привычку приходить в середине дня, если позволяла погода, на городские стены напротив Халкидонской стрелки. По пути туда он порой проходил мимо Ипподрома и Святой Софии — оба находились столь близко к дворцовому комплексу, называвшемуся Буколеоном, что их можно было счесть за единую постройку. Происходившее в просторных палестрах его почти не интересовало — там не стихало противостояние между «синими» и «зелеными». Купол великого храма представлялся Сергию высшим достижением архитектуры, лучшего не сотворишь; но как он уменьшался и мерк, когда юноша смотрел со стен на небо, море и землю — творения Господа!

На стене, рядом с небольшим закруглением, стояла потрескавшаяся каменная скамья, с которой открывался вид на Принцевы острова и на азиатские владения за Бруссой и до Олимпийских холмов; к западу поблизости лежал Буколеон с его садовыми террасами, а над ними возвышалась над Влахерном башня Исаака Ангела, точно страж, несущий дозор возле противостоящих вершин Галаты и Перы. Дальше проход, широкий и гладкий, плавной дугой уводил на север к Акрополю, нынешнему мысу Сераль, а на юг — к порту Юлиана. Попасть на этот променад можно было по нескольким лестницам, однако основной подъем находился возле императорских конюшен и состоял из каменной лестницы, пристроенной к внутренней стороне стены по типу широкого контрфорса. Он предназначался для публики, и в солнечные дни пользовались им постоянно. Особенно мила эта лестница была тем, кто не мог ходить самостоятельно: здесь могли пройти и носилки, и паланкины. Нетрудно себе представить, какой популярностью пользовался этот подъем на стену.

В середине того дня, когда индийский князь удостоился приема у императора, Сергий оказался единственным на каменной скамье. Час выдался приятный, вид открывался великолепный, птицы и суда оживляли воздух и воду; прислушиваясь к шороху волн по камням и гальке внизу — он напоминал тихий шепот, — Сергий забыл, где находится, забыл свое нетерпение и печали, забыл людей, праздно проходивших мимо. Одной рукой он опирался на бортик бастиона и ни о чем не думал, просто наслаждался бытием. Проходившим мимо казалось, что он дремлет, почти спит.

Некоторое время спустя его вырвали из забытья голоса. Не шевелясь, он понял, что рядом остановились двое мужчин. Он волей-неволей подслушал их разговор.

— Она скоро появится, — сказал один.

— Откуда тебе это ведомо? — спросил второй.

— Или я не говорил тебе, что держу соглядатая рядом с домом старого князя? Посланец от него только что доложил, что для нее доставили паланкин; поскольку это ее любимая прогулка, она скоро появится.

— А оценил ли ты риски своего предприятия?

— Риски? Ба!

Это восклицание сопровождалось презрительным смешком.

— Вчера вечером они умножились, — стоял на своем другой. — Индиец принят при дворе как гость его величества.

— Да, об этом мне тоже доложили, однако я просчитал все ходы, и, если ты боишься присоединиться ко мне, я все проделаю сам. Что касается нарушения закона, это похищение, а не убийство, а наказание — заключение в тюрьме — легко заменить на изгнание, которое в моем случае есть не более чем краткое отсутствие, которое позволит друзьям подготовиться к моему возвращению. Более того, учти, что жертвой намечена женщина. Можешь припомнить хоть один случай, чтобы за похищение женщины наказывали? Я хочу сказать, в наши времена?

— Ты прав, женщины — самый дешевый из рыночных товаров, а значит…

— Я знаю, — прервал его первый с налетом нетерпения, — однако индийских князей в Константинополе не так-то много, а дочерей их и того меньше. Каково искушение? А кроме того, по мере разложения нашей Византийской империи уголовное наказание приводят в исполнение все реже и реже. Только вчера вечером мой отец отметил, читая проповедь, что недогляд в этой области можно считать одной из причин упадка империи. Наказанию в наши дни подвергаются лишь нищие да ничтожные. А я — ба! Чего мне бояться? Да и тебе? Кто нас накажет? Когда пропажу, девицу, обнаружат — как видишь, я рассматриваю самое неблагоприятное развитие событий, — мне ведомо, как поступит князь. Он кинется во дворец, припадет к ногам императора, изольет ему свое горе и…

— А если тебя разоблачат?

Заговорщик вновь рассмеялся.

— Тем хуже для князя, — ответил он после долгой паузы. — Мой почтенный отец игумен отправится следом за ним во дворец и… но не станем вдаваться в подробности! Отношения между базилевсом и Церковью натянуты, того и гляди порвутся; и наладить их не удастся, ибо ссора между патриархом и Схоларием становится все ожесточеннее!

— Ссора между патриархом и Схоларием? Впервые про нее слышу.

— Причем открытая! Его величество и патриарх испытывают друг к другу нежную симпатию. Что еще нужно, чтобы раздосадовать пророка? Уже известно, что патриарх нынче ночью не станет участвовать во всенощном бдении. Здоровье его пошатнулось, когда, несмотря на его возражения, решено было все-таки провести это таинство, и на прошлой неделе он отправился на Святую гору. Нынче утром пророк…

— Ты имеешь в виду Схолария?

— Схоларий заклеймил его азимитом, что скверно, если является правдой; обвинил в измене Богу и Церкви, что еще сквернее, и в попытках обратить императора в приверженца веры римского епископа, а это, если учитывать, что епископ есть Сатана, не закованный в цепи, есть худшее из всех мыслимых грехопадений. Нынешние таинства есть план Схолария по противодействию усилиям его преосвященства. О да, между Церковью и государством разгорается ссора, и очень серьезная, и речь идет о непогрешимости нашего нового Иеремии. И ты думаешь, что, если при таких условиях индийский князь вчинит иск достопочтенному игумену обители Святого Иакова, его величество заколеблется? Ты столь низкого мнения о его политических дарованиях? Говорю тебе, поразмысли как следует, поразмысли!