Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

— Братство твоего отца — друзья его величества!

— То-то и оно! Они презирают Схолария, и славный будет шум, славная политическая заваруха, если бросить их ему в руки! Да будь тут целый призрачный караван индийских князей, им и то не оказать на ситуацию такого влияния!

В разговоре наступила пауза.

— Ну что же, раз тебя не уговоришь отказаться от этой затеи, — произнес наконец сомневающийся приятель, — согласись со мною хоть в том, что не пристало обсуждать ее в общественном месте.

Заговорщик рассмеялся уж совсем беспечно:

— Ах, не ты ли убеждал меня не говорить про нее с…

— Довольно! Индийский князь мне никто, а ты мой друг!

— Согласись хоть с тем, что у тебя есть уши, а у других…

— Их нету, хочешь ты сказать. И все же некоторые вещи получают огласку, даже если их прошептать в пустыне.

— У язычников, которые жили до нас, был бог мудрости, они называли его Гермес. Можно подумать, ты прошел у него выучку. Я уверен: именно он учил преступников искать спасения в многолюдных городах. Следуя той же философии, где можно в большей безопасности говорить об измене, чем на этих валах? Страх разоблачения! Я его не испытываю, поскольку не болтаю во сне. Свои добрые намерения — например, приращение богатств — мы осуществляем с величайшей осторожностью, шаг за шагом укрепляя свои позиции. Да, тут не обойтись без злодеяний. Я, впрочем, не пустомеля. Поведаю тебе одну историю… Как тебе известно, братство монастыря Святого Иакова в Мангане очень древнее, а здание, в котором оно размещается, старо, как само братство. У них самый богатый архив в империи. Под него отведено специальное помещение, есть библиотекарь. Приди ему в голову такая мысль, он может написать всю историю Константинополя, основываясь на достоверных материалах и не покидая библиотеки. По счастью, обычные хранители книг редко их пишут… У отца в монастыре есть свой рабочий покой, я часто оказываюсь там в его обществе. Он, добрая душа, никогда не упускает случая прочитать мне наставление. И вот однажды, получив приглашение, я пошел с библиотекарем в хранилище, увидел его, подивился, как человек способен проводить целые дни — а он уже далеко не молод — среди этой гнили и зловония. Не стану описывать те многочисленные труды, которые он мне показывал, ибо лишь один из них достоин упоминания в свете того, что мы задумали: древний документ, скрепленный непотускневшей золотой буллой. «Вот, — поведал он мне, — вещь весьма любопытная». Текст не слишком пространный: в те времена владели искусством писать емко. Я попросил отдать мне документ, но библиотекарь отказался: он скорее отдаст мне последнюю прядь с головы, а это для него ценность немалая, ведь чем меньше у человека волос, тем выше он их ценит. Я попросил его подержать лампу, пока читал… Документ датирован примерно тысяча трехсотым годом, то есть прошло уже полтора века, и представляет собой официальный доклад патриарха перед советом из епископов и игуменов… Полагаю, ты наслышан про Большую Цистерну — не Филоксена, а ту, что еще больше, вход в которую находится к западу от Святой Софии; ее еще иногда называют Императорской, ибо построил ее первый Константин, а Юстиниан расширил.

— Мне о ней ведомо.

— Однажды там проходил торжественный обряд — именно его описанию и посвящен упомянутый мною манускрипт. Вел его патриарх самолично, присутствовали многие священнослужители в полных облачениях: монахи, монахини, настоятели и настоятельницы — одним словом, собралась вся Церковь. До того цистерну осквернили. Некое дьявольское отродье с сатанинским хитроумием превратило ее в притон разврата, скверной своей превосходящий плоды самого греховного воображения; процессия и собрание клира должны были помочь его преосвященству вернуть воде чистоту, что, по мнению собравшихся, возможно было лишь через торжественный обряд экзорцизма… А теперь внемли, друже, — я добрался до сути своего повествования. На город обрушилась эпидемия — эпидемия злодеяний. Пропала женщина. Ее искали, но тщетно. О происшествии этом забыли бы через три дня — столько обычно держатся в памяти подобные истории, — но за ним последовало второе такое же, а потом и третье. Было отмечено, что все жертвы молоды и хороши собой, а поскольку последняя родом была из благородного семейства, дело получило широкую огласку. Спасением ее занялась вся столица. Охота была в самом разгаре, когда та же участь постигла и четвертую. На место сочувствия и любопытства пришла тревога; общество охватила ярость, а родители пригожих девиц места себе не находили от страха. Множились планы поимки, превосходившие один другой хитроумием, в дело вмешались власти — все тщетно! Исчезновения временно прекратились, решили, что несчастные наложили на себя руки. Покой вернулся на улицы — и тут эпидемия разразилась с новой силой! Пять раз за пять недель в Святой Софии служили погребальные службы. И уродливых, и хромых, и давно отчаявшихся найти себе мужа обуял общий ужас. В самоубийства уже никто не верил. Все говорили: это дело рук турок. Туркам, как известно, свойственно рыскать по Константинополю в поисках прекрасных христианок для своих гаремов; если же турки ни при чем, винить остается только дьявола. В видах последнего, церковные иерархи составили особую молитву. Что может красноречивее говорить об отчаянии их паствы? Прошел год, два, три, и, хотя все превратились в стражей и ловцов, хотя глашатаи по три раза на дню возвещали от имени императора на всех уличных углах, во всех местах скопления народа, о том, что за поимку объявлена награда, хотя вести об этих похищениях, умыканиях — назови как хочешь — распространялись повсюду, да так, что всем и каждому ведомы были их мельчайшие подробности, отгадки так и не последовало. Год, два, три — то с долгими перерывами, то с короткими — в древней столице христианства запирали все двери и молились. Кончилось дело тем, что подобные исчезновения стали уже считать участью, которая может выпасть в любой момент любой молодой красивой женщине. Их приравняли к смерти. Близкие скорбели — на том все и заканчивалось. Неведомо, сколько бы эта тайна оставалась тайной… Может, мир и не возник в результате случайности, однако существовать без случайностей мир не может. Вот пример. Однажды женщине потребовалось набрать воды для домашней надобности, она опустила ведро в одно из отверстий в цистерне и вытащила скользкую, полуразложившуюся сандалию. К ней крепилась серебряная пряжка. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что с испода на пряжке выгравировано имя. Собрались любопытствующие, завязался разговор — и человек, наделенный острой памятью, связал эту надпись с одной из пропавших женщин. Да, имя действительно принадлежало ей! Наконец-то появился первый ключ к разгадке зловещей тайны. Город взволновался, потребовали осмотра цистерны. Поначалу власти лишь смеялись. «Что? — говорили они. — Превратить царский резервуар в логово смерти и злых козней? Христианин на такое не способен!» Потом они сдались. На темные воды спустили лодку… Но погоди-ка!