Наталья Огарева-Тучкова - Воспоминания. 1848–1870

Посидев немного, мы простились с Иваном Павловичем и уложили всё с вечера, чтобы пораньше выехать из Ниццы обратно в Геную по живописной дороге Корниш, смиренно подчиняясь всем неудобствам дилижанса.

Из Генуи мы отправились морем в Чивита-Веккию, а оттуда, опять в дилижансе, в Рим. Вечером, усталые, разбитые ездою в дилижансе, мы въехали, наконец, в Вечный город и остановились в гостинице «Император» на улице Бабуино; поутру отец мой узнал адрес Герцена, и мы, нетерпеливые, отправились все к ним. Они жили тогда на Корсо.

Семейство Герцена в то время было многочисленным: Александр Иванович с женою Натальей Александровной, мать его, Луиза Ивановна Гаг, с Марьей Каспаровной Эрн и Марья Федоровна Корш, старшая сестра Евгения и Валентина Федоровичей Корш. Детей было тогда у Александра Ивановича трое, и по слабости здоровья его жены они были разделены, для ухода, между дамами: старший, мальчик, лет семи, был неразлучен с матерью, второй, глухонемой, был постоянно у бабушки и Марьи Каспаровны, а девочка лет трех была на попечении Марьи Федоровны.

С того дня как мы встретились с Герценами, мы стали неразлучны; осматривали вместе всё примечательное в Риме – а это не малая задача, – и каждый вечер проводили у них. Тут составлялись планы для следующего дня; иногда Александр Иванович читал нам то, что писал в то время о Франции; иногда Наталья Александровна уводила меня в свою комнату и читала стихотворения Огарева, беседуя со мною постоянно о нем. «Какая глубокая натура, какое сродство между моей душою и его!» – говорила она восторженно.

Тогда я много вспоминала об Огареве и жалела, что его нет с нами. Герцен оживлял всех нас своим веселым юмором, редкой подвижностью, добродушным смехом. Он прожил около года во Франции и ужасно в ней разочаровался, поэтому у него происходили бесконечные споры с моим отцом, который пристрастно относился к Парижу и французам; ни тот ни другой не сдавались в этих спорах; только утомившись, они расходились и заговаривали о другом.

В одном из этих прений отец мой, выведенный из терпения безнадежностью взглядов Герцена на Францию, сказал ему:

– Позвольте вам заметить, Александр Иванович, что вы не знаете этой страны, вы ее не понимаете; одна электрическая искра падет, и всё изменится; чем хуже вам кажется всё, тем ближе к развязке.

– Из ваших слов о том, что делается во Франции, я заключаю, что мы недалеки от провозглашения республики.

– Я пари держу, – вскричал отец, – что Франция прогонит этого мещанского короля, который правит ее судьбами, и провозгласит республику!

– Хотелось бы вам верить, – сказал Герцен с иронией, – но едва ли. Когда же всё это будет? Я принимаю ваше пари на бутылку шампанского.

– Когда? – повторил с живостью отец. – Скоро. Готовьте шампанское; на мое рождение мы будем пить за французскую республику!

Этот горячий разговор, привлекший тогда мое внимание, был вскоре позабыт.

Решено было ехать дней на десять в Неаполь; в Риме оставалась только Марья Федоровна Корш с маленькими детьми Герцена, а старшего мать взяла в Неаполь.

Никогда не забуду этой поездки, так мне было хорошо тогда! Мы ехали в дилижансе; я сидела в купе с Натальей Александровной и маленьким Сашей. Александр Иванович часто подходил к нам на станциях с разными вопросами: не хотим ли поесть чего-нибудь, или попробовать местного кисленького вина, или выйти походить, пока перепрягают лошадей. Ночи были лунные; мы выходили иногда полюбоваться великолепным видом на море.

Наконец, на второй или на третий день, мы прибыли в Неаполь в десять часов вечера и остановились, разумеется, все в одном отеле на улице Кьяйя. Вместо окна в каждой комнате была стеклянная дверь, выходившая на маленький балкон с видом на море; вдали краснел огонек и виднелась темная струйка дыма на Везувии. Не знаю, может ли кто-нибудь остаться равнодушным к Неаполю, увидев его в первый раз в жизни? На нас всех он произвел сильное впечатление; в природе и на душе было так хорошо, что мы вдруг стали необыкновенно веселы, более того – даже счастливы, несмотря на нашу страшную усталость.

Из Неаполя мы ездили в Сорренто; дорога туда, Сорренто и его окрестности прелестны. В Сорренто нам посоветовали съездить в Лазоревый грот, говорили, что до него недалеко. Однако это неправда: мы наняли большую лодку с шестью гребцами и нам пришлось плыть до грота шесть часов в открытом море, в этот день далеко не покойном.

Как все путешественники, мы поднимались на Везувий, частью на ослах, частью пешком. Везувий представлял в то время вид огненной реки, что было необыкновенно красиво; некоторые из нас прожгли сапоги, ступая на горячую лаву.

Весьма живо сохранился в моей памяти следующий случай из нашего пребывания в Неаполе. Однажды всё наше семейство пошло, по приглашению нашего знакомого доктора Циммермана, родственника моей матери, к нему в гости; семейство Герцена оставалось в отеле. От Циммермана мы возвратились поздно, однако я все-таки зашла проститься с Натальей Александровной. Когда я вошла, она стояла среди комнаты, встревоженная, с раскрасневшимся лицом; она, которая всегда была бледна. Луиза Ивановна, обыкновенно веселая и добродушная, смотрела гневно; Александр Иванович стоял у своего письменного стола задумчивый и молчаливый.

Я глядела на всех с недоумением, не зная, как уйти и что делать, но Наталья Александровна вывела меня из неловкого положения.

– Не подходи ко мне, я преступница, – сказала она с иронией, – я потеряла всё наше состояние! Я не шучу, это правда.

– Полно, Наташа, – сказал Александр Иванович с упреком, – ты знаешь, я не боюсь, я прокормлю свою семью.

– Слушай, – сказала мне Наталья Александровна с оживлением, – когда вы пошли к Циммерману, я занялась с Сашею, вдруг гарсон постучал и сказал Александру, что на улицах демонстрация, большое волнение. Александр поторопил меня. Ты знаешь темно-зеленый портфель, в нем были ломбардные билеты, векселя на разные банкирские дома, словом, всё наше состояние и маменькино тоже. Я не знала, куда его девать, оставить в отеле боялась, наконец второпях сунула его в карман, но карман был мал, портфель одним углом высовывался из него. Много раз я ощупывала его, стоя в толпе, он был тут, вдруг я почувствовала, что кто-то дернул меня, ощупала карман – пустой…

На другое утро Герцен с моим отцом занялись практической стороной этого дела. Они написали письма к банкирам, на имя которых были бланки, прося их, по случаю кражи, не платить по ним до нового уведомления; потом пошли сами к неаполитанскому банкиру, графу Торлони, чтобы посоветоваться с ним о мероприятиях для отыскания портфеля, но, к сожалению, Торлони, несмотря на графский титул, оказался очень тупым.