Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

— Мама! — закричат Бэч. — Отец!

Никто не ответил. Со двора выбежала собака и стала лизать его руку.

…Тьма была кромешная, когда двадцать минут спустя доктор Джанни остановил автомобиль перед своей аптекой в Бендинге. Электричество не горело, но по улице сновали люди с фонарями, и скоро вокруг автомобиля собралась небольшая толпа. Он поспешно отпер аптеку.

— Пойдите кто-нибудь, взломайте дверь в больницу Уиггинса. — Доктор указал рукой на противоположную сторону улицы. — У меня в машине шестеро тяжелораненых. Нужно несколько мужчин — перенести их в больницу. Доктор Берер здесь?

— Здесь, — живо отозвались из темноты голоса; к автомобилю с саквояжем в руке подошел доктор Берер.

Два врача стояли в свете фонарей лицом к лицу, позабыв о взаимной неприязни.

— Один Бог знает, сколько их еще окажется, — сказал доктор Джанни. — Я сейчас возьму у себя перевязочный материал, йод и другие лекарства. Переломов будет много… — И попросил, повысив голос: — Кто-нибудь принесите мне ведро для медикаментов.

— Пойду начинать, — сказал доктор Берер. — В больницу еще с десяток приковыляло.

— Какие приняты меры? — спросил доктор Джанни тех, кто вошел с ним в аптеку. — С Бирмингемом и Монтгомери связались?

— Телефонные провода сорваны — отправили телеграммы.

— Хорошо. Поезжайте кто-нибудь за доктором Козном в Уэталлу и скажите всем, у кого есть машины, пусть едут по Уиллардскому шоссе до конца, а оттуда проселком на Корсику. На перекрестке у лавки для негров не осталось ни одного дома. Я обогнал множество людей, все покалеченные, но у меня в машине больше не было места. — Разговаривая, он бросал на одеяло бинты, карболку, лекарства. — Я думал, у меня всего этого гораздо больше. Постойте! — закричал он. — Пусть кто-нибудь едет в лощину, где живут Вулли. Ехать надо прямо по полю, дорогу завалило. Эй вы, в фуражке, кажется, Эд Дженкс?

— Да, док.

— Видите, что у меня здесь. Забирайте с полок остальное и тащите через дорогу. Ясно?

— Да, док.

Когда доктор вышел на улицу, пострадавшие уже текли в город непрерывным потоком: женщина пешком с тяжелораненым ребенком на руках; телега, полная завывающих негров; возбужденные мужчины, невольно сеющие панику своими рассказами; неразбериха, шум, беспорядок все усиливались во тьме ночи, слабо освещенной фонарями. Из Бирмингема прикатил на мотоцикле облепленный грязью репортер, — колеса приминали упавшие провода и сломанные сучья; прогудела сирена полицейской машины из Купера, городка в тридцати милях от Бендинга.

Уже целая толпа напирала на двери старенькой больницы, стоявшей три месяца на замке из-за отсутствия пациентов. Доктор протиснулся сквозь толчею белеющих лиц и водворился в ближайшей палате, благодаря судьбу за пустующий ряд старых железных коек. Доктор Берер уже оказывал помощь в перевязочной через коридор.

— Достаньте мне полдюжины фонарей, — потребовал доктор Джанни.

— Доктор Берер просит йоду и пластырь.

— Возьмите. А ты, Шинки, стань у дверей, пускай только с носилками. И сбегайте кто-нибудь в лавку, может, там есть свечи.

Улица за окном галдела: кричали женщины, добровольцы пытались расчистить дорогу, давая противоречивые указания, — нервное, напряженное многоголосье людей, поднявшихся на борьбу со стихией. К полуночи прибыли бригады Красного Креста. Но пятеро врачей в больнице — троих привезли еще в самом начале из ближних деревень — давно потеряли представление о времени. Стали подвозить первых погибших: двадцать, двадцать пять, тридцать, сорок — счет быстро рос. Не нуждаясь больше ни в чем, они терпеливо ждали — как и подобает простым землепашцам — в гараже за больницей; а раненые — их уже перевалило за сотню — все прибывали в больницу, рассчитанную на два десятка больных. Ураган постарался на совесть: ковыляли со сломанными ногами, ребрами, ключицами; у многих глубокие ссадины на спине, локтях, разодранные ушные раковины, веки, носы; ушибы от упавших балок, самые странные занозы в самых странных местах, один мужчина с содранным скальпом: жди теперь, когда вырастут волосы. Доктор знал в лицо всех, живых и мертвых, почти всех помнил и по имени.

— Волноваться больше нечего. Билли жив. Лежите смирно, дайте мне наложить повязку. Раненых с каждой минутой все больше, но такая темень, что их и не сразу найдешь. Все будет в порядке, миссис Оуки, это пустяки. Ив сейчас смажет йодом, и все пройдет… Ну а тут у нас что?

Два часа ночи. Старый доктор из Уэталлы не держится на ногах, его сменяет свеженький врач — из Монтгомери прибыло подкрепление. Тяжелый от йодоформа воздух наполнен непрерывным гомоном, обрывки фраз смутно доходят до сознания доктора, просачиваясь сквозь новые и новые слои усталости.

— …так и катит меня, так и катит. Ухватился было за куст, а его вырвало.

— Джеф! Где Джеф?

— …держу пари, эта свинья пролетела по воздуху тридцать ярдов.

— …в самое время остановил поезд. Пассажиры все выскочили, расчистили путь.

— Где Джеф?

— …Он говорит: спрячемся в погреб. А я ему — нет у нас никакого погреба.

— Нет носилок, так возьмите двери, которые полегче.

— …Пять секунд? Пять минут — больше похоже.

В какой-то момент он услыхал, что Джина и Розу видели вместе с двумя младшими. Он проезжал мимо их дома, дом был цел, и он не остановился. Семье Джанни повезло: дом самого доктора остался в стороне от пути урагана.

Только когда на улице вдруг зажегся электрический свет и доктор увидел перед фургоном Красного Креста очередь за горячим кофе, он почувствовал, как устал.

— Идите отдохните, — сказал ему молодой врач. — Я сменю вас, со мной две медсестры.

— Ладно, только вот этот ряд докончу.

Раненых, которым была оказана первая помощь, отправляли поездом в соседние городки, их место занимали новые. В ряду оставалось всего две койки: на первой лежал Пинки.

Он послушал стетоскопом сердце. Оно слабо билось. Каких только не бывает чудес — с таким ранением, без пяти минут покойник и остался жив. Как он оказался здесь, кто нашел его, доставил, все было необъяснимо. Доктор осмотрел тело: несколько ушибов, царапин, два сломанных пальца, набитые землей уши — это было почти у всех — и никаких других повреждений. Какой-то миг он колебался: зажмурил глаза, но даже образ Мэри Деккер как будто потускнел, ускользая из памяти. Им владело профессиональное чувство, не имеющее ничего общего с личными пристрастиями, — он был бессилен бороться с ним. Вытянул перед собой руки, они слегка дрожали.

— Проклятье, — буркнул он.

Вышел из палаты, уединился в углу прихожей и, вынув из кармана свою фляжку, допил остатки виски. Вернувшись в палату, продезинфицировал два инструмента, провел обезболивание небольшого участка с входным отверстием, успевшим уже затянуться. Подозвал сестру и со скальпелем в руке опустился на одно колено возле койки, на которой лежал его племянник.