Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 2 [litres]

Несмотря на свою больную ногу, я должен был сегодня влезать на фотографический павильон Деньера по требованию придворного живописца Ботмана, которому заказан государем мой портрет для большого коридора в Зимнем дворце. [Для такой большой чести стоило влезать несколько десятков ступеней.]

26 января. Понедельник.Утром заехал к великому князю Михаилу Николаевичу, чтобы переговорить с ним о некоторых кавказских делах, преимущественно о Закаспийском крае, а также поделиться угрызениями моей совести по поводу вчерашнего юбилея Баранцова. Затем я поехал во дворец и, с согласия великого князя, доложил государю о несбывшихся вчера ожиданиях всей артиллерии. У меня в портфеле были даже два проекта рескрипта Баранцову. Государь принял мое заявление весьма благосклонно и почти изъявил уже согласие на возведение Баранцова в графское достоинство, но потом нашел более уместным отложить эту награду до 19 февраля.

Позже, в заседании Государственного совета, я виделся с великим князем Михаилом Николаевичем и передал ему результат моего доклада. Заседание было весьма непродолжительно.

От Сабурова получены снова чрезвычайно любопытные письма. Император Франц-Иосиф в ответном письме к императору Вильгельму изъявляет с сочувствием полное свое согласие на предположенный тройственный союз, но в то же время принц Рёйсс сообщает князю Бисмарку мелочные замечания барона Хаймерле на редакцию проектированных условий. По этому поводу Сабуров имел продолжительные совещания с Бисмарком, который придумывал всевозможные варианты для успокоения мелочного австрийского министра, с сохранением всего существенного, что было предположено в наших интересах. Благорасположение германского канцлера доходит до того, что Сабуров решается даже затронуть с ним щекотливые вопросы о будущности Балканского полуострова в случае распада империи Османа. При этом он напоминает о моей записке, составленной прошлой осенью в Ливадии, и спрашивает разрешения при известных благоприятных условиях забросить кое-какие идеи в том смысле, в каком мною изображен был идеал будущей Балканской конфедерации.

Сабуров, со своей стороны, добавляет к моему идеалу свою черту – желание, чтобы России было предоставлено владеть выходом из Босфора в Черное море. Об этом мы говорили уже во время последнего пребывания Сабурова в Петербурге: я высказал ему, что, конечно, предлагаемая им добавка была бы очень желательна для нас как противовес ( compensation ) тем выгодам, которые в моем проекте предоставлялись бы Австрии на Балканском полуострове. Но вместе с тем, говорил я, эта добавка может испугать Англию, а, следовательно, подвергнуть сомнению успех всего проекта.

27 января. Вторник.Сегодня был большой обед у великого князя Михаила Николаевича в честь Александра Алексеевича Баранцова. Участвовали одни артиллеристы – и я в числе их. Обед был с музыкой, тостами и спичами. Генералу Демьяненкову (инспектору классов Артиллерийского училища) было поручено изложить оказанные Александром Алексеевичем заслуги нашей артиллерии. Речь его, очень длинная, вызвала ответную речь со стороны виновника торжества. Генерал Баранцов старался доказать, что не ему следует приписывать все перечисленные заслуги, а самому генерал-фельдцейхмейстеру. Со своей стороны, и великий князь отклонил от себя приписываемую ему честь, ссылаясь на свое отсутствие в последние 18 лет празднуемого 25-летия. Это было, как говорят французы, combat de générosité [98] Состязание великодуший. – Прим. ред. . По правде, всё, что сделано по артиллерии в эту четверть века, всецело следует приписать Баранцову, который и теперь, несмотря на свои лета и частые болезни, продолжает вести дело усовершенствования всех частей артиллерийского ведомства с любовью и, можно сказать, почти с юношескою горячностью.

31 января. Суббота.Сегодня мой доклад происходил в присутствии трех великих князей: наследника цесаревича, Михаила Николаевича и Владимира Александровича. Между прочими слушались и вопросы по делам кавказским: главный – относительно замещения Скобелева, который болен и намерен просить об увольнении от возложенной на него временной обязанности в Закаспийском крае. Я рекомендовал на должность начальника Закаспийского отдела полковника Куропаткина, который в последнюю войну показал себя хорошим боевым офицером и всегда был разумным работником по делам азиатской администрации.

Великий князь Михаил Николаевич клонит к назначению генерал-лейтенанта Рерберга, бывшего инженера, а теперь начальника Кавказской гренадерской дивизии, человека хорошего, дельного, но далеко менее даровитого. У нынешнего наместника кавказского замечается та же маленькая слабость, в которой укоряли и его предшественников, – стремление к обособлению Кавказской армии, к замещению всех открывающихся в крае должностей своими местными кандидатами, «кавказцами», с устранением личностей посторонних. Имея в виду еще впереди несколько других новых назначений по Кавказской армии, я воспользовался настоящим случаем, чтобы высказать перед самим государем неудобства и невыгоды такой системы.

После моего доклада я присутствовал при докладе Гирса. Нового ничего нет. Проект договора с Китаем окончательно редактирован после долгих и мелочных споров с Цзеном.

Позже было у меня второе продолжительное совещание о новых предположениях по укреплениям в западном нашем пограничном пространстве. На этот раз обсуждались проекты укреплений Дубно и Киева, составленные той же комиссией, которая разрабатывала и проекты укреплений в Варшавском и Виленском округах. После долгих споров проекты комиссии одобрены.

В последнюю неделю как-то особенно много было похорон. Только что похоронили князя Дмитрия Александровича Оболенского, члена Государственного совета, и барона Врангеля, члена Военного совета, и вот хороним еще одного члена Государственного совета – барона Будберга. В то же время похороны двух знаменитых наших писателей Достоевского – (здесь в Петербурге) и Писемского (в Москве).

10 февраля. Вторник.С тех пор как начались мои боли ноги, в первый раз сегодня мог я воспользоваться приглашением к обеду во дворце. Кроме меня, приглашены граф Лорис-Меликов, Гирс, Андрей Алексеевич Сабуров, Черевин и князь Имеретинский. В последнее время обеды в Зимнем дворце уже не те, что были в прежнее время, при покойной императрице; чувствуется какая-то натянутость, неловкость, фальшь. С грустью вспоминаешь прошлое.

За истощением толков об экспедиции Скобелева и о похоронах Достоевского город, по обычаю, принялся за мелкие сплетни. Предметом разных злых шуток и клевет сделался бедный генерал Анненков (Михаил Николаевич), с которым Скобелев поступил предательски [и гнусно]: вместо благодарности за оказанные Анненковым существенные услуги (устройство сообщений в тылу действующего отряда) Скобелев, неизвестно ради каких побуждений, не донес о ране Анненкова и возбудил какие-то насчет этой раны сомнения. Рана Анненкова сделалась предметом всяких двусмысленных шуток не только в салонной болтовне, но и в газетах [99] Дело было, вероятно, в том, что ранение (по воспоминаниям врача-писателя Александра Васильевича Щербака) было совсем легким. «…Ранения в действительности не было, а был скорее ушиб, не требовавший в первое время даже перевязки… Ушиб вражьей пулей, надо полагать, был настолько силен, что генерал Анненков впоследствии долго носил руку на повязке». (А. Щербак, «Ахалтекинская экспедиция генерала Скобелева в 1880–1881 гг.»). – Прим. ред . . Я старался сколько мог защитить Анненкова от злословных намеков; поддержал его и великий князь Михаил Николаевич; и результатом стало то, что государь принял Анненкова весьма милостиво, почти час разговаривал с ним и слушал его рассказы.