Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 2 [litres]

Другим предметом городских толков был Годичный акт в университете в прошлое воскресенье, 8 февраля. Двое или трое из студентов-евреев вздумали с хор крикнуть и бросить листки с воззваниями против министра народного просвещения и университетского начальства. Суматоха была скоро прекращена самими студентами, которые вытолкали нарушителей порядка, а на другой день избили их, не ожидая приговора университетского суда. Тем дело и кончилось. Сабуров видит в этом случае благоприятный признак в смысле настроения большинства студентов; но в городе рады из мухи сделать слона и ухватились за университетскую историю, чтобы посплетничать на Сабурова. Прежние клевреты графа Толстого злорадствуют.

В политике тишь и пустота. В Константинополе должны начаться переговоры с Портой о разграничении ее с Грецией. Бисмарк согласился стать во главе новой дипломатической кампании, между тем как Англия стушевалась, занятая своими домашними заботами: делом ирландским и военными неудачами в Капской колонии [100] Речь идет о первых столкновениях буров и англичан. – Прим. ред . .

12 февраля. Четверг.По окончании моего доклада государь призвал в кабинет барона Шернваль-Валлена (статс-секретаря по делам Финляндии), чтобы разрешить возникший между ним и мною щекотливый вопрос о сумме в 40 тысяч марок, назначенной финляндским сенатом в виде добавочного содержания военному министру и на его расходы по делопроизводству относительно вновь учреждаемого финляндского войска. Я отказался от этой подачки сената, заявив, что по высочайше утвержденному положению о финляндских войсках на русского военного министра никаких особых обязанностей не возложено, а потому и в особом по этим войскам делопроизводстве надобности не предвидится.

Дело в том, что проект означенного положения был составлен финляндскими дельцами помимо Военного министерства, с полным устранением последнего от заведывания военными силами Великого княжества, и, несмотря на представленные мною весьма существенные возражения против такого обособления и одобрение этих возражений самим государем, проект финляндцев почти без изменения был поднесен на высочайшее утверждение. Когда же я упрекнул в таком подлоге барона Шернваля, мне заявили в успокоение, что положение вводится только в виде опыта и по истечении 10 лет могут быть сделаны изменения, какие окажутся необходимыми.

Ввиду такого заявления я признавал нужным сохранить за военным министром полную независимость мнения при будущем пересмотре положения и не связывать его никак с управлением Великим княжеством. На первый мой отказ от назначенного финляндским сенатом добавочного содержания барон Шернваль отвечал, что сумма уже ассигнована сенатом, внесена в финансовую роспись и отказ мой произвел бы замешательство в отчетности.

Однако же я настоял на своем отказе, присовокупив, что предоставляю финляндскому правительству, во избежание приводимых неудобств, обратить ассигнованную им сумму на улучшения в размещении русских войск в Финляндии.

Финляндцы, разумеется, поняли колкий мой намек. Письмо мое было представлено государю, который и потребовал по этому случаю барона Шернваля в одно время со мной. Я объяснил государю свои побуждения. Государь решил, чтобы назначенную сенатом сумму все-таки доставили в мое распоряжение для покрытия расходов, какие я признаю полезными.

После доклада я заехал к Гирсу, чтобы переговорить с ним по содержанию вновь полученного письма от нашего посла в Берлине. Сабуров, со своею обычною ретивостью, слишком поспешно и горячо уцепился за мой проект о Балканской конфедерации. Он уже собирается заговорить о нем с Бисмарком и даже ввести его в переговоры с Австрией. Гирс испугался такой несвоевременной фантазии посла и прислал мне заметки, набросанные бароном Жомини по поводу означенного проекта. Я поспешил объяснить Гирсу, что, по моим понятиям, было бы преждевременно теперь заводить речь о моем проекте не только с Австрией, но и с Бисмарком. Я вполне согласился с Гирсом, что прежде надобно закончить переговоры, начатые уже о заключении тройственного союза, дать укрепиться этому союзу и уже после того выждать благоприятных обстоятельств, чтобы завести речь о соглашении на случай окончательного распада Турции.

Записка моя была написана вовсе не в виде программы для ведения политики в ближайшее время, а как указание на возможность будущего решения пресловутого восточного вопроса [без общей войны] в тот исторический момент, когда Турецкой империи суждено окончить свое существование. Предварительное же соглашение между большими державами, по моему предположению, могло бы отвратить тот всеобщий катаклизм и европейскую войну, без которых, по укоренившемуся издавна убеждению, не обойдется окончательное падение Оттоманской империи. Только в таком смысле и полагал я полезным когда-нибудь, при благоприятных условиях, завести речь о будущности Балканского полуострова. Таким образом, между Гирсом и мною нет ни малейшего разномыслия. Поэтому решено было в этом же смысле дать указания и Сабурову. Вечером же Гирс прислал мне на просмотр набросанный рукою барона Жомини черновой ответ послу.

18 февраля. Среда.Трактат с Китаем наконец подписан, и маркиз Цзен уехал. Придется ожидать несколько месяцев известия из Пекина о том, будет ли на этот раз ратифицирован новый договор.

Вследствие наших неоднократных разговоров с Гирсом о замышляемом Сабуровым приступе к переговорам с Бисмарком барон Жомини легко изложил общий план нашей будущей политики в виде инструкции для нашего посла в Берлине. У Жомини замечательная способность скоро схватить чужую мысль и развить ее в стройном, почти изящном изложении. Я сделал только одно замечание о том, что в разных местах записки высказываются почти противоположные соображения относительно будущей участи самого Царьграда: делается ссылка то на тайное Рейхенбергское соглашение (по которому Константинополь должен сделаться вольным городом); то на мою записку, оставляющую его в руках турок; то, наконец, на фразу, вырвавшуюся когда-то у Бисмарка, о предоставлении Салоник австрийцам, а Константинополя – русским.

Я объяснил Гирсу, что в плане нашей политики надобно остановиться на каком-либо одном, определенном решении этого вопроса. Повторю еще раз, что решение вопроса о Константинополе в таком смысле, как намекал Бисмарк, было бы неосуществимою мечтой: оно не было бы допущено ни Англией, ни другими морскими державами. Превращение Константинополя в вольный город есть так же миф неосуществимый: это было бы равносильно передаче мнимого вольного города в руки Англии. Следовательно, остается одно возможное и вместе с тем наименее для нас невыгодное решение – оставление Константинополя во власти турок, но под контролем общеевропейской дипломатии и как составной части Балканской конфедерации.