Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 2 [litres]

27 мая. Вторник.Доклад обычным порядком в Зимнем дворце, – сначала военный, а потом вместе с Гирсом. Еще с вечера получил я от германского наследного принца приглашение быть у него в 11 часов утра, но доклад мой окончился не ранее 11½ часов. Принц, уже совсем одетый, встретил меня в своей приемной. Я извинился, что опоздал, и мы вошли в гостиную. После нескольких обычных фраз, сказанных принцем стоя, он вдруг, abrupto [85] Внезапно ( лат. ) – Прим. ред. , озадачил меня таким неожиданным и странным вопросом:

– Dites moi, cher comte, est-ce vrai que vous êtes ennemi de l'Allemagne et que vous voulez nous faire la guerre?

– J'espère que Votre Altesse n'y croit pas, car il faut être un idiot pour vouloire faire la guerre à l'Allemagne, surtout dans les circonstances actuelles [86] – Скажите, дорогой граф, правда ли, что вы враг Германии и хотите начать с нами войну? – Надеюсь, ваша светлость не верит этому, потому что надо быть идиотом, чтобы хотеть войны с Германией, особенно при современных обстоятельствах. – Прим. ред. .

Принц улыбнулся и, пригласив меня сесть, начал говорить о необходимости поддержания и на будущее традиционной дружбы между Россией и Германией. Я ответил, что в этом вполне убеждены у нас все люди, сколько-нибудь обладающие здравым смыслом; что если в Германии так распространилось убеждение во враждебном к ней настроении России, то главным образом способствовала тому журнальная полемика, которая постоянно раздувает и преувеличивает всякое возникающее в политике недоразумение. К этому прибавил я, что и созданной мне репутацией германофоба обязан я той же прессе, особенно нашим балтийским немцам.

Слова эти были поняты принцем совсем в ином смысле, чем были мною высказаны. Он начал было отрицать всякие помыслы Германии в отношении прибалтийских наших губерний; конечно, я поспешил объяснить, что об этом не могло быть и речи, что, упомянув о балтийских немцах, я имел в виду исключительно их нерасположение ко мне лично, так как в вопросах внутренней политики относительно Прибалтийского края стою открыто и неуклонно за объединение государства и, следовательно, являюсь противником всяких притязаний остзейских баронов на сохранение средневековых феодальных привилегий. На этом должен был оборваться наш разговор, так как принц спешил к государю на завтрак и, прощаясь со мною, выразил твердую надежду на сохранение между Россией и Германией лучших отношений.

К часу пополудни поехал я в крепость на панихиду, а по окончании службы оставался на дежурстве при гробе до 4 часов. Жена моя также дежурила и вчера, и сегодня; дочь Елизавета больше времени проводит в крепости, чем дома. Сегодня прибыл князь Александр Болгарский, а вчера – герцог Альфред Эдинбургский и великий князь Михаил Николаевич. Также прибыли депутации шведская и французская; во главе последней – сам посол Шанзи, возвратившийся из отпуска. Опоздали к погребению баварский принц Арнульф и итальянская депутация.

29 мая. Четверг. Вчера совершился обряд погребения императрицы с обычною торжественностью, в присутствии многочисленных иностранных принцев и депутаций. Вскоре после печальной церемонии государь уехал в Царское Село. Сегодня я ездил туда с докладом. В отсутствие мое заезжали ко мне великий князь Михаил Николаевич, баварский принц Арнульф, герцог Эдинбургский и князь Болгарский. Завтра предстоит отдать им всем визиты.

30 мая. Пятница.Сегодня, в девятый день после кончины императрицы, был опять съезд в Петропавловский собор на панихиду. Заезжал к принцу Арнульфу, герцогу Эдинбургскому и князю Александру. У последнего просидел я около получаса; опять жалуется на свое будто бы унизительное положение перед полномочным народным собранием и в то же время озабочен мыслью о возможности движения в Восточной Румелии, с целью соединения с Болгарией. Князю, как кажется, улыбается перспектива стать во главе этого движения; но рядом с честолюбием заметны неуверенность в своих силах и сознание недостаточности средств. Впрочем, князь Александр теперь гораздо спокойнее духом, чем был в прежний свой приезд в Петербург; он отзывался с похвалою о генерале Эрнроте и русских офицерах.

После панихиды было у меня много посетителей, в том числе бельгийские офицеры, прибывшие сюда по случаю погребения.

31 мая. Суббота.Утром был в Царском Селе. После моего доклада присутствовал при докладе Гирса. Отношения наши с Англией становятся всё более дружественными. Сабуров, приезжавший также в Царское, чтобы откланяться перед возвращением в Берлин, уже менее прежнего хлопочет о своих тайных соглашениях с Бисмарком. Он сам говорит, что при теперешнем положении дел уже нет особенной нам выгоды настаивать на восстановлении тройственного союза.

По возвращении в Петербург нашел у себя ожидавших меня французских офицеров, прибывших с генералом Шанзи в качестве чрезвычайной депутации. В числе их приехал и старинный наш приятель Гальяр, уже в генеральских эполетах.

4 июня. Среда.В последние дни ничего примечательного. Город пустеет; все приезжие по случаю погребения императрицы разъехались; завтра уезжает великий князь Михаил Николаевич, с которым сегодня я имел продолжительный разговор о разных делах по Кавказу. Наступает летний застой в делах; всякий старается под каким-нибудь предлогом вырваться из столицы. Доклады мои государю я должен почти каждый раз сокращать, откладывая всё, что не слишком спешно. Иногда доклад назначается на переезде из Царского Села в Петербург, как например, вчера. У государя заметно утомление, скука; он мало интересуется делами.

23 июня. Понедельник.Более двух недель не раскрывал своего дневника. Не было ничего примечательного ни в политических делах, ни в личной моей обстановке. День проходил за днем; ездил я с докладами в Царское Село, раза два оставался там к обеду. Правда, дипломатическая переписка за это время продолжалась с прежнею интенсивностью; даже стала плодовитее за последние два месяца; но в существе дела мало подвинулась вперед. Берлинская конференция окончилась благополучно: новая граница Греции определена единогласным приговором шести держав; но никто не доверяет осуществлению этого решения европейского ареопага. Порта открыто, с некоторым нахальством, протестует против этого решения и заявляет заранее, что воспротивится ему даже силою оружия. Неужели снова Европа стерпит такой позор?

Когда же князь Лобанов в своей беседе с Гренвилем выразил лично мнение о необходимости поддержания Европы не только морской демонстрацией, но десантом силою не менее 20 тысяч человек, то одно это личное мнение его уже произвело повсюду переполох. Берлинская конференция открыла Европе неожиданный для нее факт: Россия не только не относится враждебно к Греции, но, напротив, покровительствует ей искреннее и настоятельнее, чем державы, которые до сего принимали на себя официальную роль покровительниц.