Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Что касается отречения короля Карла IV, то оно произошло в то время, когда мои войска наводняли Испанию, и в глазах Европы и будущих поколений создастся впечатление, что я послал так много войск только для того, чтобы свергнуть с престола моего друга и союзника. Естественно, что как государь соседней страны я должен все знать, чтобы признать это отречение. Я говорю Вашему Королевскому Высочеству, испанцам и всему миру: если отречение короля Карла IV произошло по его собственному побуждению, если его не принудили к этому восстание и бунт в Аранхуэсе, я не буду чинить никаких препятствий, чтобы признать это отречение и признать Ваше Высочество королем Испании. Я желал бы поговорить с Вашим Высочеством по этому поводу. Осторожность, с какой я в течение месяца отношусь к этому делу, может служить Вашему Высочеству гарантией. Когда король Карл IV сообщил мне о последних октябрьских событиях, я был сильно поражен ими и мог содействовать своими намеками благополучному окончанию дела в Эскуриале. Ваше Королевское Высочество сильно виновато, – доказательством мне может служить письмо, которое я получил от него и которое я всегда хотел игнорировать.

Став, в свою очередь, королем, Ваше Высочество поймет, как связаны права трона. Всякий поступок по отношению к иностранному государю – преступен. Ваше Королевское Высочество не должно доверять внезапным переменам в чувствах народа. Можно, конечно, убить некоторых из моих солдат, но результатом этого будет разорение Испании.

Ваше Королевское Высочество знает все, что я думаю; Вы видите, что я колеблюсь между различными мыслями, и нужно на чем-нибудь остановиться. Ваше Высочество может быть спокойно, что я всегда буду общаться с ним, как с его отцом, королем. Верьте, что я желаю все устроить и найти возможность дать Вам доказательство моей привязанности и моего полного уважения».

Из этого письма видно, что император оставлял за собой право судить о том, действительным ли было отречение короля Карла IV. Впрочем, кажется, Савари говорил молодому королю о более решительном одобрении, чем то, которое было выражено в этом письме, между тем как Мюрат исподтишка советовал Карлу IV отказаться от отречения. Написав подобным образом принцу Астурийскому, император оставлял за собой возможность спасти князя Мира, если это будет нужно, защитить короля Карла IV и, наконец, осудить первую попытку восстания принца Астурийского против своего отца. Однако в то время знали, что французский посланник внушил принцу мысль жениться на особе императорской фамилии – предложение, которое составляло в глазах фаворита главное преступление принца.

Принц Астурийский покинул Мадрид 10 апреля; по дороге он получал от своего народа выражения преданности; повсюду проявляли озабоченность, видя, что он приближается к границе. В Бургосе совет принца начал беспокоиться; двинулись к Витории. Здесь народ выпряг лошадей принца; гвардии пришлось проложить ему дорогу, и это произошло до известной степени против желания самого принца, который все больше и больше терял надежду.

– В Витории, – рассказывал мне впоследствии Савари, – одну минуту я думал, что мой пленник ускользнет от меня; но затем я привел все в порядок – я напугал его.

– Но если бы он противился, – возразила я, – неужели бы вы его убили?!

– О нет, – ответил он, – но ручаюсь вам, что не дал бы ему возвратиться.

Советников принца успокаивала уверенность в том, что женитьба принца все устроит, и, не понимая грандиозных планов императора, они думали, что появится возможность заключить мир; если будет устроен подобный союз, пожертвуют несколькими людьми и свободой торговли.

Наконец уступили настойчивым требованиям Савари и перешли границу. Двадцать первого апреля кортеж вступил в Байонну. Лица, окружавшие императора, поняли тогда по тому, как изменилось его настроение, насколько приезд инфанта был важен для осуществления его проектов. До тех пор он казался очень озабоченным: не говорил никому ни слова, но посылал одного курьера за другим.

Бонапарт пригласил к себе старого короля, и этот последний, так же, как его жена и фаворит, не мог сделать ничего лучшего. Но казалось вполне естественным, что новый король воспользуется восстанием, готовым вспыхнуть в Испании, и возбудит энтузиазм во всех классах населения, чтобы добиться освобождения родины. Поэтому до того момента, пока принц не перешел Пиренеи, император считал свои планы до известной степени неосуществимыми. Позднее он говорил, что со времени этой ошибки уже не мог считать короля Фердинанда способным управлять страной.

Двадцатого апреля у голландской королевы родился сын, которого назвали Луи.

Аббат де Прадт рассказывает все подробности о приезде Карла IV и инфанта, свидетелем которого он был, я отсылаю читателя к его труду, не считая нужным все это здесь переписывать.

Он рассказывает, как император приехал из Маррака в Байонну, что он обращался с принцем Астурийским как с равным, в тот же день он пригласил его обедать, а вечером, когда принц возвратился к себе, к нему пришел Савари, чтобы передать планы Бонапарта. Эти планы заключались в том, чтобы низвергнуть всю правящую династию и возвести на ее место собственную, потребовав отречения всей королевской фамилии. Аббат де Прадт справедливо удивляется всей той комедии, которую разыгрывал в течение дня император; и в самом деле, трудно понять, как он мог утром изображать из себя лицо, имевшее совершенно противоположные намерения, чем это было вечером.

Каковы бы ни были его мотивы, можно понять весь ужас испанцев и их сожаление о том, что они сами отдали себя в руки врага, который с этой минуты был непоколебим. Тогда они попробовали не бежать, так как это, конечно, было невозможно, а сообщить Испанскому совету, заседавшему в Мадриде, о том, что они являются пленниками, и о решении Бонапарта свергнуть последних Бурбонов. Большинство посланных было арестовано, однако некоторым удалось пробраться в Мадрид и вызвать там негодование, так же, как и по всей Испании; в отдельных городах народ поднял восстание. В Мадриде нельзя было ручаться за безопасность французской армии. Мюрат удвоил суровые меры и сделался предметом ненависти и страха всех жителей Испании.

Теперь все знают, до какой степени император ошибался относительно положения Испании и характера испанцев. В это ужасное предприятие он внес два заблуждения, свойственных его уму и характеру, которые вовлекли его в крупнейшие ошибки. Это, во-первых, его стремление к решительной борьбе и желание, чтобы ему немедленно повиновались, которые заставляли его избегать посредников, что иногда не проходит безнаказанно. Во-вторых, это твердое убеждение в том, что в других странах мало что меняется от смены правительств и что национальные особенности имеют мало значения, а потому можно поступать совершенно одинаково на севере и на юге, с немцами, французами и испанцами. Позднее император признавался, что сильно ошибся в этом. Узнав, что в Испании существует высший класс, сознающий, что его правительство плохо управляло им, и желающий некоторых конституционных изменений, Бонапарт не сомневался в том, что народ легко поймается на удочку революции, подобной той, которая произошла во Франции. Он думал, что в Испании, как и в других местах, легко поднять народ против влияния духовенства, игнорируя посредников, о которых я только что говорила. Со свойственной ему быстротой ума он понял, что движение, вызвавшее беспорядки в Аранхуэсе, передало власть в руки государя слабого и совершенно неспособного ни поднять, ни сдержать революцию; поэтому, забегая вперед, он представил себе возможные препятствия, инциденты и решил, что как только пошатнутся испанские учреждения, так все совершенно изменится. Он был уверен, что окажет испанскому народу известного рода услугу, предупреждая события, овладевая заранее революцией и направляя ее туда, куда, как ему казалось, она должна привести.