Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Но если бы даже и можно было убедить целый город и заставить его принять как результат верной предусмотрительности то, что ему удается понять только после пережитого опыта несчастий, то ненависть ко всем мерам императора бросила на его поведение тень, которая скомпрометировала его в глазах всего народа. Иностранное иго пробудило национальную гордость испанцев. Все затеянные хитрости, захват в плен государей, слишком явное пренебрежение к христианским верованиям, угрозы, экзекуции, которые за ними последовали, вымогательства и все жестокости войны – все это помешало какому бы то ни было доброму согласию.

Вскоре обе враждебные стороны, настроенные друг против друга, увидели, что между ними возможна только самая жестокая война, вызванная желанием друг другу противодействовать и друг друга уничтожить. Сам император все принес в жертву своей страсти – ни в чем не уступать. Он жертвовал и людьми, и деньгами только ради того, чтобы оставаться наиболее сильным, и результатом его оскорбленной гордости явились самая кровавая война, самое ужасное опустошение. Ему удалось создать в Испании только анархию. Народ, который обнаружил, что у него нет армии, счел, что сам обязан защитить родину, а Бонапарт, который видел всю свою силу и гордость в том, что он народный избранник, ведущий войну только с королями, через несколько лет наблюдал, как у него ушла из-под ног почва, на которой он построил все свое могущество.

Однако предвидя некоторые неудобства, Бонапарт продолжал все же идти по тому торному пути, на который вступил. Отказ принца Астурийского от отречения причинил ему сильнейшее беспокойство. Боясь, как бы принц не ускользнул от него, Бонапарт заставил держать его под присмотром; он испробовал по отношению к нему все средства очарования или насилия, и все окружающие видели его волнение. Дюроку, Савари, аббату Прадту было поручено привлечь на свою сторону, убедить или напугать всех советников принца. Но как можно убедить людей в том, что им необходимо лишиться власти? Соглашаясь с мнением императора, что все члены правящей семьи были людьми одинаково посредственными и неумелыми, надо, однако, признать, что было бы разумнее оставить им трон и власть; необходимость действовать в такое трудное время заставила бы их совершить множество ошибок, которыми мог бы воспользоваться их неприятель. Но оскорбляя их нарушением человеческих прав, парализуя их волю, обрекая их на роль жалких и трогательных жертв, Бонапарт до такой степени облегчал и предначертывал им то, что они должны были делать, что к ним был привлечен всеобщий интерес.

Между тем, так как ему хотелось выйти из этого неприятного положения, он решил вызвать Карла IV в Байонну и принять сторону низвергнутого государя. Бонапарт предвидел, что этот поступок вызовет войну, но льстил себя надеждой, что эта война будет похожа на все остальные. «Да, – говорил он, – я сознаю: то, что я делаю, дурно, но пусть они объявят мне войну!» Ему говорили, что трудно ожидать объявления войны от людей, лишенных своей родной почвы и свободы; он отвечал: «Зачем же они явились? Эти люди не знают, что такое французские войска. Пруссаки были такие же, и все увидели, что из этого вышло. Верьте мне, это скоро кончится. Я не хочу никому делать зла, но когда моя грандиозная политическая машина пущена в ход, нужно, чтобы она двигалась. Горе тому, кто попадется на ее пути!»

В конце апреля в Байонну приехал князь Мира, которого Мюрат освободил из плена в Мадриде. Юнта, под председательством дона Антонио, брата Карла IV, неохотно выпустила его; но прошло время, когда можно было протестовать. Фаворит потерял надежду на будущее могущество, притом он был скомпрометирован в Испании, его единственным прибежищем стало покровительство императора, поэтому было ясно, что он согласится на все, чего от него потребуют. Ему приказали руководить Карлом IV на том пути, по которому желали его направить, и он согласился без малейшего возражения.

Я не могу удержаться, чтобы не передать одного замечания аббата де Прадта, которое мне кажется основательным и которое здесь можно привести очень кстати.

«В это время, – говорит он, – та часть проекта, которая заключала в себе перевод Жозефа в Мадрид, еще не была объявлена, и Наполеон не давал об этом ни малейшего понятия. В переговорах, которые мне пришлось вести с Наполеоном благодаря сношениям с Эскоикисом [174], император об этом не проронил ни слова, желая, чтобы время само обнаружило ту или другую часть плана, который он вынашивал в своем сердце в течение многих дней, не облегчая откровенностью тяжесть своей тайны. Это, конечно, очень печальное применение силы воли, показывающее большое умение владеть собой со стороны человека, который может сдерживать себя до такой степени даже в минуты гнева».

Карл IV приехал в Байонну 1 мая со своей женой, младшим сыном, дочерью князя Мира и королевой Этрурии, в сопровождении инфанта; несколько позднее приехал и дон Антонио, который был вынужден покинуть Юнту и присоединиться ко всей своей семье.

Здесь заканчиваются мемуары моей бабушки, и я думаю, что многие пожалеют, конечно, о том, что смерть помешала ей продолжить их по крайней мере до момента развода императора, который навис с первых же дней, точно угроза, над головой Жозефины, такой очаровательной, такой приветливой, но, в сущности, малоинтересной. Трудно дополнить то, чего здесь недостает; даже письма того же автора дают мало разъяснений относительно политики последующего времени. В последние дни своей жизни она уже редко говорила о том, что тогда видела и перенесла.

Этот последний период, столь изобилующий ужасными для политической истории картинами, мало что даст простому наблюдателю внутренней политики. Вокруг правительства собирались тучи, и никогда еще Франция так мало не сознавала, что с ней делают, как в то время, когда ее вели к гибели, разыгранной в простой игре в кости. И, однако, можно еще найти поучительные картины того, как многие сердца и беспокойные умы являлись возмущенными и покорными, огорченными и успокоенными, разочарованными, беспечными, подавленными, и все это по очереди, а иногда и одновременно, так как деспотизм, который всегда кажется счастливым, плохо подготавливает народ к несчастью и верит в мужество только тогда, когда удается его обмануть.

Первый консул

Жозефина в Мальмезоне

19 брюмера