Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

И она бросилась вон из комнаты, и Перегрин слышал, как она сбегала по лестнице и ее пронзительные вопли раздавались по всему дому, пока внизу громко не хлопнула дверь.

Тогда воцарилась мертвая тишина, как в могиле.

Последняя сказка Гофмана – «Повелитель блох». Он писал ее в 1821–1822 годах, не прерывая работы над романом «Житейские воззрения кота Мурра», в котором домашние животные пародируют людские нравы и обычаи. В «Повелителе блох» дрессированные блохи тоже создают пародийную модель человеческого общества, где каждый должен «чем-то сделаться или, по крайней мере, что-то собой представлять». Герой этой сказки Перегринус Тис, сын богатого франкфуртского торговца, решительно не желает «чем-то сделаться» и занять подобающее ему место в обществе.

В «Повелители блох» Гофман сатирически изобразил существовавший государственный строй и прусскую высшую чиновничью среду. Прототипы сказки не простили ему насмешек над собой, начав против писателя дисциплинарное судебное производство. Но опытный судебный чиновник Гофман сумел не без помощи своей необузданно фантазии выпутаться из обвинительных сетей, хотя и с цензурными искажениями текста.

Сказочная повесть «Повелитель блох» была опубликована в апреле 1822 года. Но даже с купюрами она вызвала гнев высших должностных лиц прусской администрации. Ведь оказалось, что не блохи издавна более всего досаждают человечеству, и чиновники, и, надо признаться, не только прусские. В полном объеме «Повелитель блох» был опубликован только в 1906 году.

Укротитель блох. – Печальная судьба принцессы Гамахеи в Фамагусте. – Неловкость гения Тетеля и примечательные микроскопические опыты и развлечения. – Прекрасная голландка и странное приключение молодого Георга Пепуша, бывшего иенского студента.

В то время во Франкфурте находился человек, занимавшийся престранным искусством. Его называли укротителем блох на том основании, что ему удалось, разумеется не без затраты величайшего труда и усилий, приобщить этих маленьких зверьков культуре и обучить их разным ловким штукам.

С великим изумлением зрители наблюдали, как на гладко отполированном беломраморном столе блохи возили маленькие пушки, пороховые ящики, обозные фургоны, другие же прыгали подле с ружьями на плече, с патронташами за спиной, с саблями на боку. По команде укротителя выполняли они труднейшие эволюции, и все это казалось и веселей, и живей, чем у настоящих больших солдат, потому что маршировка состояла в изящных антраша и прыжках, а повороты налево и направо – в ласкающих глаз пируэтах. Все войско обладало удивительным апломбом, а полководец казался в то же время искусным балетмейстером. Но, пожалуй, еще красивее и удивительнее были маленькие золотые кареты с упряжкой в четыре, шесть и восемь блох. Кучерами и лакеями были еле заметные для глаза золотые жучки, а что сидело внутри карет, того нельзя было и различить.

Невольно вспоминался при этом экипаж феи Маб, который славный Меркуцио у Шекспира в «Ромео и Джульетте» так прекрасно описывает, что можно заподозрить, не катался ли этот экипаж не раз по его собственному носу.

Но только при обозрении стола в хорошую лупу искусство укротителя блох обнаруживалось в полной мере. Тогда только изумленному зрителю открывалась вся роскошь и изящество упряжи, тонкая отделка оружия, блеск и чистота мундиров. Казалось совершенно непостижимым, какими инструментами пользовался укротитель блох, чтобы с такой чистотой и пропорциональностью изготовить некоторые мелкие подробности, как, например, шпоры, пуговицы и т. д. И рядом с этим казалась уже сущим пустяком мастерская работа портного, состоявшая ни много ни мало в том, чтобы сшить для блох по паре рейтуз в обтяжку, – причем труднейшей задачей была, конечно, примерка.

Так велико было стечение публики, что целый день зал укротителя блох был переполнен любопытными, которых не смущала и высокая входная плата. Но и по вечерам посетителей было много, даже, пожалуй, еще больше, так как тогда приходили и такие лица, которых даже не столько забавляла вся эта тончайшая работа, сколько повергало в изумление другое изделие укротителя, снискавшее ему особое внимание и уважение естествоиспытателей. Это был ночной микроскоп, который, как солнечный микроскоп днем, подобно волшебному фонарю, отбрасывал на белую стену изображение предмета с такой ясностью и отчетливостью, что не оставалось желать большего. Кроме того, укротитель блох торговал еще прекраснейшими микроскопами, за которые ему охотно платили большие деньги.

Случилось, что один молодой человек, по имени Георг Пепуш – благосклонный читатель скоро ближе с ним познакомится, – возымел раз желание посетить укротителя блох поздно вечером. Еще на лестнице донеслась до него перебранка, которая становилась все громче и громче, пока не разразилась, наконец, дикими криками и беснованием. Только что собирался Пепуш войти, как дверь зала с треском распахнулась, и в дикой сумятице, с бледными от ужаса лицами устремилась на него толпа людей.

– Проклятый колдун, чертово отродье! В суд на него подам! Вон его из города, обманщика, шарлатана! – кричали они, перебивая друг друга, в паническом страхе спеша выбраться вон из дома.

Одного взгляда в зал было достаточно молодому Пепушу, чтобы обнаружить причину безумного ужаса, гнавшего отсюда людей. Вся комната была полна движением кишевших в ней гадких тварей. Блохи, жучки, паучки, коловратки, до чрезмерности увеличенные, вытягивали свои хоботки, ходили на своих длинных волосатых ножках, чудовищные муравьиные львы хватали и раздавливали своими зубчатыми клешнями мошек, которые защищались и бились длинными крылышками. Между ними извивались уксусные вьюны, клейстерные угри, сторукие полипы, изо всех щелей глазели инфузории с искаженными человечьими лицами. В жизнь свою не видал Пепуш ничего отвратительнее. Глубокий ужас стал было овладевать им, как вдруг что-то шершавое полетело ему в лицо и обдало его целым облаком густой мучной пыли. Тут его ужас мигом прошел, потому что он тотчас же догадался, что шершавый предмет не мог быть ничем иным, как круглым напудренным париком укротителя блох, и так оно и было на самом деле.

Когда Пепуш вытер глаза от пудры, дикий рой отвратительных насекомых уже исчез. Укротитель блох, совершенно изнеможенный, сидел в кресле.

– Левенгук! – воскликнул Пепуш. – Убедились ли вы теперь, Левенгук, к чему приводят ваши затеи? Вот вам ведь снова пришлось прибегнуть к вашим вассалам, чтобы избавиться от посетителей! Не так ли?