Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Сказка «Выбор невесты» (опубликована в 1819 году в цикле «Серапионовы братья») – история об Альбертине, красавице, дочери коммерции советника. Ее руки добиваются одновременно несколько женихов. Их конкуренция вскоре принимает напряженный характер. В сказке изображена старейшая часть Берлина, где на Шпандауэрштрассе писатель поселил правителя канцелярии Тусмана. Гофман точен в описании этой местности, он помещает старую ратушу, с которой связаны видения Тусмана, на пересечении Кенигштрассе и Шпандауэрштрассе. Правильно указаны и адреса окрестных питейных заведений того времени. Одним из главных персонажей сказки выступает алхимик Леонгард Турнхейзер, который жил в Берлине в XVI веке. В его рассказах воспроизводится история города и атмосфера эпохи, «свойственный человеку средневековья страх». В этом городе люди сходят с ума, их место занимают призраки.

Итальянский композитор Ферруччо Бузони (1866–1924) на сюжет сказки Гофмана «Выбор невесты» написал одноименную оперу – музыкально-фантастическую комедию в трех действиях с эпилогом.

где рассказывается о том, как сигара, которая никак не загоралась, привела к объяснению в любви, хотя влюбленные уже до того стукнулись лбами

Менее странным образом, чем правитель канцелярии Тусман, познакомился с загадочным золотых дел мастером Леонгардом молодой художник Эдмунд Лезен.

Однажды, когда Эдмунд рисовал с натуры группу деревьев в Тиргартене, Леонгард подошел к нему сзади и без церемонии стал глядеть через плечо на его рисунок. Эдмунд этого не заметил и с жаром продолжал свою работу до тех пор, пока золотых дел мастер не сказал:

– Вот интересная манера рисовать! Ведь у вас, молодой человек, получаются не деревья, у вас получается что-то иное!

– Что же такое вы в них заметили? – спросил Эдмунд, взглянув ему в лицо своими ясными глазами.

– Мне кажется, – продолжал Леонгард, – что сквозь эти ветви и листья выглядывает множество каких-то фигур, напоминающих гениев, красавиц, странных зверей, цветы, хотя все это вместе действительно похоже на купу деревьев, пронизанную светлыми лучами солнца.

– Если вы это видите, – отвечал Эдмунд, – то значит, или вы одарены особым, проницательным зрением, или я во время работы сумел передать в рисунке мое самое сокровенное. Разве, когда вы на лоне природы всецело отдались страстному чувству, разве вам не кажется тогда, что из кустов и деревьев ласково глядят на вас всякие причудливые образы, разве с вами так не бывает? Это как раз и хотел я наглядно изобразить в моем рисунке, и, как видно, это мне удалось.

– Значит, насколько я понимаю, – возразил холодно Леонгард, – вы хотите забыть труд и ученье и освежиться, дав свободный ход исключительно одной фантазии?

– Нисколько! – воскликнул Эдмунд. – Напротив, именно этот род рисования с натуры считаю я лучшим и полезнейшим способом учения. С помощью его вношу я поэзию и фантастичность в мертвый ландшафт. Пейзажист должен быть поэтом точно так же, как и исторический живописец, иначе он весь свой век останется бездарным кропотуном.

– Как? Любезный Эдмунд Лезен, и вы также…

– Вы меня знаете? – быстро перебил молодой человек.

– Еще бы мне вас не знать! – отвечал Леонгард. – Я познакомился с вами в такую минуту, которую вы, наверно, очень плохо помните, а именно – в самый день вашего рождения. Причем, надо отдать вам полную справедливость, вы вели себя очень умно и пристойно, если принять в соображение вашу тогдашнюю неопытность в жизни. Вы не заставили долго мучиться вашу матушку и заревели таким веселым голосом, явившись на свет, что не было даже надобности, по моему совету, хорошенько вас шлепнуть, что, согласно мнению новейших врачей, очень хорошо действует на развитие моральных и физических способностей в новорожденном. Папаша ваш был так рад вашему рождению, что прыгал по комнате на одной ноге, напевая арию из «Волшебной флейты»: «Коль жаждет так любви мужчина, в нем, верно, добрая душа…» Затем передал он вас на руки мне и просил составить ваш гороскоп, что я и исполнил. С тех пор я часто бывал у вас в доме, и вы охотно лакомились изюмом и миндалем, которыми я вас угощал. Затем, когда вам исполнилось лет шесть или восемь, уехал я в долгое дальнее путешествие и, возвратившись в Берлин, увидел вас здесь и с удовольствием узнал, что отец прислал вас из Мюнхенберга для изучения благородного искусства живописи, что очень трудно было бы исполнить на вашей родине по совершенному недостатку образцовых картин, мраморов, бронз и прочих произведений искусства. Ваш родной город не может тягаться с Римом, Флоренцией или Дрезденом, от которых в дальнейшем, возможно, не отстанет и Берлин, ежели из Тибра выудят и переправят сюда новехонькие произведения античного искусства.

– О, Боже! – воскликнул Эдмунд. – Теперь начинаю я припоминать мое детство и догадываюсь, что вы, вероятно, господин Леонгард?

– Конечно, я зовусь Леонгардом, а не как-нибудь по-иному, – отвечал золотых дел мастер, – и, признаюсь, немало удивлен, что вы меня помните до сих пор.

– А между тем, это так, – подтвердил Эдмунд. – Я очень хорошо помню, как всегда радовался вашему приходу в дом моего отца, благодаря лакомствам, которыми вы меня угощали, и вообще вашему ласковому со мной обращению, хотя при этом я всегда чувствовал к вам что-то вроде уважения, смешанного со страхом, чувство, не покидавшее меня даже после вашего ухода. Но еще более укрепило во мне память о вас рассказы моего отца. С какой теплотой вспоминал он вашу к нему дружбу и ту готовность, с которой вы много раз помогали ему в затруднительных обстоятельствах жизни, так часто с ним происходивших! С особенным же уважением говорил он всегда о ваших глубоких познаниях в оккультных науках и даже иногда ясно намекал, что будто бы вы, извините, если я ошибаюсь, что вы, в конце концов, не кто иной, как Агасфер, вечный жид!

– А почему бы не Гамельнский крысолов или «Старик Везде-Нигде», или какой-нибудь кобольд, – прервал молодого человека Леонгард. – Впрочем, я не отрицаю, что у меня точно есть кое-какие способности, о которых я, однако, не люблю много распространяться. Отцу вашему я, действительно, оказал моими познаниями несколько услуг, из которых более всего обрадовал его гороскоп, составленный мной при вашем рождении.

– Ну! – сказал молодой человек, внезапно покраснев. – Кажется, моим гороскопом нельзя было остаться очень довольным. Отец часто мне говорил, что, по вашему предсказанию, из меня должен был выйти или великий художник, или великий глупец. Я рад, по крайней мере, что вследствие этого отец мой не препятствовал развитию моей природной склонности к живописи, и теперь очень бы мне интересно было от вас услышать, оправдал ли я, по вашему мнению, мой гороскоп?