Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери. Париж [сборник]

Слышались раздирающие душу вопли. Бродяги – и храбрые, и трусливые – бежали врассыпную, бросив балку на тела умирающих, и паперть опустела вторично.

Все устремили глаза на церковную колокольню. Тут им представилось необычайное зрелище. На верхней галерее, приходившейся выше центральной розетки, горел яркий костер, пламя которого с вихрем искр вздымалось между двумя колокольнями; это было беспорядочное, свирепое пламя, и ветер по временам уносил клочки его вместе с дымом. Под этим пламенем, под темной балюстрадой, металлическая решетка которой раскалилась, две водосточные трубы изрыгали непрестанно из своих пастей этот жгучий дождь, серебристая струя которого выделялась на темной нижней части фасада. По мере приближения к низу потоки расплавленного свинца расширялись в снопы, как вода, прорывающаяся из мелких дырочек лейки. Над пламенем возвышались огромные башни и видны были две резко отделенные стороны каждой из них – одна совершенно черная, другая багровая. От тени, отбрасываемой ими до самого неба, они казались еще выше. Бесчисленные украшавшие их орнаменты из чудовищ и драконов казались зловещими. При трепещущем отблеске пламени они, чудилось, колебались и сами. Змеи словно смеялись, чудовища с открытыми пастями, казалось, щелкали зубами, саламандры дули на огонь, а горгоны чихали, задыхаясь от дыма. И среди этих чудовищ, разбуженных от каменного сна всем этим огнем и шумом, было одно чудовище, двигавшееся и мелькавшее время от времени на фоне пылающего костра, как летучая мышь перед свечой.

Без сомнения, этот странный маяк должен был разбудить дровосеков, живших на далеких холмах Бисетра, испугав их видом колеблющихся над их лесом теней гигантских башен собора Богоматери.

Среди бродяг воцарилась ужасная тишина, слышались только испуганные крики каноников, запертых в своем монастыре и встревоженных более, чем лошади в горящей конюшне, мимолетный стук быстро отворяемых и так же быстро затворяемых окон, шум, поднявшийся внутри дома Отель-Дье, порывы ветра, задувавшие пламя, предсмертный хрип умиравших, неумолкающий треск свинцового дождя, падавшего на мостовую.

Между тем предводители шайки удалились под портик дома Гондлорье и держали совет. Герцог египетский, сидя на тумбе, с суеверным страхом смотрел на волшебный костер, пылавший на высоте двухсот футов. Клопен Труйльфу кусал от бешенства свой толстый кулак.

– Войти невозможно! – бормотал он сквозь зубы.

– Старая заколдованная церковь! – ворчал старый цыган, Матиас Хунгади Спикали.

– Клянусь папскими усами, эти каменные желоба плюются свинцом не хуже Лектурских бойниц, – вставил пожилой солдат.

– Видите вы этого демона, что бегает взад и вперед перед огнем? – воскликнул герцог египетский.

– Черт возьми, да это проклятый звонарь Квазимодо, – заявил Клопен.

Цыган покачал головой:

– А я говорю вам, что это дух Сабнак, великий маркиз, демон укреплений. Он принимает вид солдата с львиной головой. Иногда он является верхом на безобразной лошади. Он превращает людей в камни, из которых строит башни. У него под командой пятьдесят легионов. Говорю вам, это он. Я его узнал. Иногда он бывает одет в прекрасное золотое платье турецкого покроя.

– Где Бельвин Летуаль? – спросил Клопен.

– Умер, – ответила одна из женщин-бродяг.

Анри ле Руж хохотал идиотским смехом:

– Собор Богоматери задает работу больнице Отель-Дье.

– Неужели же нет возможности выбить эту дверь? – воскликнул тунский король, топая ногой.

Герцог египетский грустно указал на два сверкающих свинцовых ручья, не перестававших бороздить темный фасад, как две фосфорические прялки.

– Бывали случаи, что церкви защищались сами таким образом, – добавил он, вздыхая. – Сорок лет тому назад Святая София в Константинополе три раза кряду ниспровергала полумесяц Магомета, потрясая своими куполами. Гильом Парижский, построивший этот собор, был колдун.

– Неужели же так и убираться отсюда ни с чем, как каким-нибудь мелким воришкам? – сказал Клопен. – И оставить в руках этих волков в скуфьях нашу сестру, которую они завтра повесят?

– И ризницу, где золота целые телеги! – прибавил бродяга, имени которого мы, к сожалению, не знаем.

– Ах, проклятые! – закричал Труйльфу.

– Попытаемся еще раз, – предложил бродяга.

Матиас Хунгади покачал головой:

– В дверь нам не войти. Надо отыскать, где есть изъян в броне старой колдуньи. Потайную дверь, отдушину, какую-нибудь щель.

– Кто пойдет со мной? Я возвращаюсь! – проговорил Клопен. – Кстати, где этот маленький студент Жан, что так основательно вооружился?

– Должно быть, приказал долго жить, – ответил кто-то. – Его смеха что-то не слыхать.

Король тунский нахмурился:

– Тем хуже. Под латами билось храброе сердце… А мэтр Пьер Гренгуар?

– Этот удрал, когда мы еще не дошли до моста о’Шанж, – доложил Анри ле Руж.

Клопен топнул ногой.

– Проклятый! Зазвал нас сюда, и сам первый дал тягу, оставив нас в беде. Подлый болтун! Стоптанный башмак!

– Командир Клопен, – заговорил Анри ле Руж, смотря на улицу, – вот наш студент!

– Хвала Плутону! – произнес Клопен. – Какого это черта он тащит за собой?

Действительно, это был Жан, бежавший так скоро, как только ему позволяли его тяжелое вооружение и длинная лестница, которую он храбро тащил по мостовой, запыхавшись при этом больше, чем муравей, который тащит соломинку в двадцать раз длиннее его самого.

– Победа! Te Deum! [141] Хвала Господу! ( Лат .) – кричал студент. – Вот лестница грузчиков с моста Сен-Ландрен.

Клопен подошел к нему.

– Что ты затеваешь, мальчуган? На кой черт тебе эта лестница?

– Я достал ее… я знал, где она, – запыхавшись, отвечал Жан. – Она стояла под навесом у дома наместника. Там живет моя знакомая девица, которая находит, что я красив, как Купидон… Я воспользовался знакомством, чтобы достать лестницу, и достал, прах ее побери!.. Девчонка выскочила отворить мне ворота в одной рубашке…

– Все это хорошо, – сказал Клопен. – Но на что тебе лестница?

Жан взглянул на него плутовским самоуверенным взглядом и щелкнул пальцами, как кастаньетами. Он был неподражаем в эту минуту. На голове у него был один из тех фантастических шлемов пятнадцатого века, которые устрашали врагов своими причудливыми украшениями. На шлеме Жана торчало штук десять металлических клювов, так что Жан мог бы оспаривать у корабля гомеровского Нестора эпитет «δεχεμβολοζ» [142] «Десять медных носов» ( греч. ). .

– На что она мне, могущественный король тунский? Видите вы ряд статуй, так глупо стоящих над тремя порталами?

– Да… Ну, что же?

– Это – галерея французских королей.

– А нам какое дело до этого? – спросил Клопен.