Мэри Берджес - Пещера смерти в дремучем лесу [Два готических романа]

Сияния исчезли, но некоторый слабый свет, который еще оставался, направлял стопы кавалера. Держа непрестанно роковую шпагу, он пошел по тропинке, которая завела его в сию могилу, и когда он вышел, и был в одной части пещеры, более широкой и открытой, то увидел, что сей свет, примеченный им, происходил от факела, который остался на земле запогашенным. Будучи обрадован, нашедши огонь, он берет факел и немедленно открывает, что страшный шум, который он слышал, был произведен падением чрезмерной величины обломком скалы, под коим, смотря вблизи, увидел окровавленные члены двух раздавленных человеков. Будучи объят новым ужасом при сем страшном зрелище, он слышит позади себя глухие стенания, подобные человеческим, при последнем уже их издыхании; он трепещет. Несколько минут спустя, сии стенания опять начинают; он оборачивается и, смотря около себя, примечает вооруженного человека, распростертого на земле. При его приближении незнакомый испускал снова вздохи.

— Кто ты таков, — кричит ему Родольф, устремляя на него свои взоры, — и какое намерение завело тебя сюда?

При звуке человеческого голоса незнакомый поднимает до половины голову и открывает Родольфу черты барона Дорнгейма. Будучи в удивлении и едва могши верить своим глазам, он останавливается на минуту, смотря на него в молчании; между тем как барон, трепеща при его виде, бросается лицом к земле и поднимает руку, как бы силясь предохранить себя от вида какого-нибудь ужасного привидения.

— Куда хочешь ты меня увлещи, мстительный дух? — сказал он слабым и трепещущим голосом.

Родольф, называя его по имени, спросил, к кому относятся сии слова и кто б мог причинить ему сие столь странное внутреннее беспокойство. Но на все вопросы беспорядок его ответов заставил думать кавалера, что он лишился разума: напоследок барон, в судорожном движении, подымает еще голову и, облокотись на свою руку, неподвижным и смутным оком смотрит на Родольфа.

— Для чего бросаете вы на меня сии ужасные взоры? — сказал кавалер. — Разве вы меня не знаете?

— Я тебя знаю, — вскричал барон, — ах! я тебя весьма коротко знаю. А сию шпагу? Роковая минута, предсказанная привидением, настала, и семейство мое истреблено уже с земли.

— Сии слова, — прервал Родольф, — содержат в себе таинственный смысл, и в обстоятельствах, в которых я нахожусь, они меня слишком трогают, чтоб я мог позволить себе не принудить вас дать мне в них изъяснение. Встаньте ж и готовьтесь немедленно мне отвечать на вопросы, которые происшествия теперешнего дня дают мне смелость вам сделать.

Барон встает, как будто бы устрашенный вышнею силою, которая не позволяет ему противиться; но вдруг, снова пришедши в ужас, он вскрикивает:

— Ах, сей ужасный предмет… сия кровавая река… Спасите меня… избавьте меня ее вида!..

— Таковы-то суть ужасы преступления, — отвечал Родольф, — и вы тщетно стараетесь скрываться от страшилищ, произведенных вашею совестию, которая вас обвиняет.

— Так! это тщетно, — отвечал барон, — но если ты хочешь слышать пагубную тайну, которую должен я открыть тебе, выведи меня из сожаления с сей сцены ужаса. Здесь я не могу! Сего сделать мне невозможно! Они меня окружают — демоны мщения меня осаждают — немилосердые духи смерти, висящие над моею головою, в нетерпеливости схватить свою добычу.

Родольф весьма видел, что разум его был в величайшей расстройке, и что он не мог сделать ему порядочного повествования в сем ужасном месте, которое наполняло боязнию сердце даже и невинного. Итак, он приближается ко входу пещеры, а барон следует за ним колеблющими шагами.

Они прибыли к самому тесному проходу, как огонь от факела Родольфа осветил некоторую броню; он смотрит и примечает человека, который старается скрыться во впадине скалы. Сей несчастный, видя себя открытого, идет с трепетом к ногам кавалера, и просит жизни. Родольф пожелал знать, что побуждало его скрываться. Незнакомец признался, что он один из подданных барона Дорнгейма, и что господин его привел в сию пещеру его для погубления Родольфа.

— Правда ли это? — сказал кавалер барону, устремляя на него глаза свои с суровостию.

— Весьма правда, — отвечал барон, — это было мое намерение. Но невидимая сила забавлялась моими предприятиями, и я тщетно хотел противиться определению судьбы.

Родольф приказал сему человеку встать и следовать за ним; они все трое вышли из пещеры. Хотя лес был еще облечен мрачностию глубокой ночи, темнота оной для глаз, столь долгое время бывших в сем мрачном подземелье, имела почти сияние дня.

Уступая усильному прошению барона, кавалер отступил еще несколько шагов, прибывши к месту, откуда шум источника более не был уже слышим, и там остановились.

— Теперь, — сказал Родольф барону, — должно вам открыть мне таинство, сею пещерою сокрываемое, о котором я точно знаю, что вы совершенно известны. Но для чего ужасаетесь вы столько, когда смотрите на сию шпагу, и кто таков сей убитый воин, у коего в руках нашел я ее?

— Сей убитый воин, — отвечал барон, — был твой отец.

Родольф трепещет.

— И ты видишь во мне его убийцу.

Волосы от содрогания вздымаются на голове у Родольфа; ярость сверкает в его глазах.

— Отсрочь твое мщение, — сказал барон, — и слушай меня до конца. Я чувствую, что час наказания приближается, и что сверхъестественная сила принуждает меня открыть ужасную историю, которую желал бы погребсти в вечном забвении.

Альберт, барон Дорнгейм, был твой отец. Он был мой брат — мой старший брат. Он ехал из Святой Земли для получения наследства, которое после смерти нашего отца ему по праву принадлежало; но тогда, завидуя его благополучию и будучи ослеплен скупостию, я ему расставил сеть в сем лесу, под предводительством шайки разбойников, преданных моим интересам. Он был один; но с сею героическою храбростию, которою природа его одарила, с сею шпагою, которую часто омокал в крови неверных, он долго защищался против своих убийц. Наконец, угнетенный множеством, он пал; но в конвульсиях смерти, он столь крепко сжал ножны своей шпаги, что один из моих людей, не могши у него оной вырвать, решился отрубить ему руку, если б я ему в том не воспрепятствовал. Все храбрые кавалеры, бывшие на войне в Святой Земле, знали Альбертову шпагу. Ежели бы она находилась в моих руках или у одного из моих подданных, она могла б подать повод к открытию нашего преступления. Итак, я им приказал оставить их богатую добычу, и зарыть с телом в глубине сей пещеры. Слух распространился, что Альберт погиб во время своего путешествия. На меня не пало никакого подозрения; я наследовал без малейшего препятствия баронством Дорнгейма, которым был я до сей минуты, по мнению всех, миролюбивый владетель. Но не могши знать, что происходило в моей виновной душе, часто в торжественный час полночи, тень умерщвленного моего брата представлялась моим взорам, иногда в молчании, показывая мне свои раны и колебая окровавленною шпагою; иногда предвещая мне мщение разительным голосом, коего даже звук среди удовольствий и роскоши раздавался в моих ушах. Он-то предсказал мне смерть пятерых моих сыновей, коих я лишился; но величайшее несчастие, последний удар, долженствовавший довершить мое наказание, дополнит его мщение и разорит совершенно мою фамилию. По предсказанию его, должен я ожидать оное в то время, когда увижу шпагу его в руках законного его наследника. Не ожидал ли я с трепетом до теперешней минуты сего рокового часа? Сие могут знать одни токмо те, которые, подобно мне, пролили кровь невинную. Я имел, однако ж, слабую надежду избегнуть его угроз, и делал многие усилия, чтоб овладеть сею злополучною шпагою; но ужас подвергнуть себя видеть мое преступление открытым, не позволял мне употребить для исполнения моего намерения других людей, кроме моих соумышленников. Они покушались неоднократно в сем предприятии, но смелость их не была никогда в состоянии презирать ужасы сей пещеры. Между тем, я прибегал к разным способам для открытия сего наследника, коему шпага была назначена; но весь плод, который я получил из моих исследований, был тот, что я узнал о женитьбе Альберта в Праге прежде еще его путешествия в Святую Землю, под иным именем, в страхе, чтоб отец мой, который назначил ему другую супругу, не был уведомлен о его женитьбе; но я никогда не мог узнать, что сделалось с его женою и имел ли он сына. И так я остался в сем жестоком положении ужасной неизвестности до последней ночи, в которую думал видеть в вас при первом вашем приходе мечтательный предмет моих ночных боязней. Сын мой напомнил мне ваше имя, и я силился скрыть мое смятение; но поразительная ваша сходственность с благородным Альбертом наполняла душу мою пагубными предвещаниями, и все мои сомнения кончились при возрении на ваш перстень, который я весьма помню, что видал у моего брата. Сего утра повествование ваше изъяснило мне различные обстоятельства, которые оставляли во мне некоторое сомнение. С той минуты смерть ваша была определена, и я сделал уже план к вашему погублению, как услышал с содроганием, что намерение ваше было войти в Пещеру Смерти . Мне не надлежало терять ни минуты, чтоб воспрепятствовать вам овладеть шпагою вашего отца. Последним усилием моего отчаяния ласкал я себя еще отвратить несчастия, которые угрожали моему дому; мне казалось, что таинственная сила стремила меня к сему предприятию, и влекла оное к ужасу, который всегда внушал в меня даже отдаленный вид от театра моего преступления. Я вооружил многих из моих подданных, коим осмеливался себя вверить и, предводительствуя ими, вошел я в пещеру, надеясь найти вас заблудившимися в сем лабиринте прежде, нежели вы еще могли б овладеть шпагою, от которой зависела судьба моя. Ободренные сею мыслию, ни я, ни двое соумышленников в убийстве вашего отца, которые одни тогда жили, не чувствовали удара ужаса преступления, над коим до той минуты мы не были властны; но достигши сего обширного свода, в котором вы меня нашли, страшный шум источника объял души наши и возбудил все наши боязни. Мы всходим на берега, смотрим на сию ужасную реку — Небо! мы увидели кровавую реку. Другие из моей свиты, не участвовавшие в смертоубийстве Альберта, испускают вопль от ужаса при воззрении на сие страшное чудо, и пустились в бегство; но двое моих соумышленников, коих руки были, равно как и мои, обагрены кровию Альберта, остались, подобно мне, окаменелыми от удивления и ужаса, как вдруг чрезмерной величины скала, отделившись от свода, раздавила сих двух людей, из коих один был Мориц, ваш оруженосец, а другой давний мой подданный.