Мэри Берджес - Пещера смерти в дремучем лесу [Два готических романа]

Он велел похоронить без церемонии тело хищника владения его и сына его и, будучи провождаем своими подданными, он возвратился к Пещере Смерти для вынесения останков несчастного своего отца. Оплакав печальную его судьбину с выражениями, означающими нежность его и сыновнюю горячность, он велел его положить в домовую церковь замка со всеми обрядами, которые Церковь предписывает; велел торжествовать в честь его знатные похороны, и воздвигнул ему великолепную гробницу, над которой роковая шпага была повешена.

Несколько времени спустя, Родольф получил в супружество Констанцию, и рука той, которая была предметом нежнейшей его любви, довершила благополучие, коего добродетели его давали ему право требовать.

КОНЕЦ

Второго года в месяце флореале [3] Т. е. весной 1794 г. по французскому республиканскому календарю. Месяц флореаль продолжался с последней декады апреля по последнюю декаду мая ( Прим. ред. ). достиг я той части Швабии, которая простирается вдоль по течению Дуная, и вообще известна под именем Черного Леса . Время было прекрасное; солнце в полном сиянии изливало лучи свои, и пары, восходящие из земли, подобно облакам тумана, поднимались к небу. Покрытый потом и выбившись из сил, я вошел в густоту сего дремучего леса, чтобы отдохнуть под сению древнего дуба. Утомившись от дороги, едва начал я засыпать, как вдруг услышал в пятидесяти шагах позади себя тихий шорох листьев. Я оборотился и увидел престарелого человека, тихо проходящего мимо и погруженного в глубокую задумчивость. Чело его, покрытое морщинами, его густые нахмуренные брови, седые волосы, впалые глаза, его физиономия, хотя суровая, но открытая и величественная — все сие привлекло мое внимание: высокий стан, несколько согбенный, важная походка, вид некоторого величия, распространяющийся во всех его поступках — произвели в душе моей некоторый страх и почтительное уважение.

Как я с своей стороны сделал некоторое движение, чтобы подойти к нему, то и старик также приблизился ко мне; но вдруг, подобно устрашенному человеку, который убегает от взоров себе подобного, он желал скрыться от меня в густоте леса. Чрезвычайно удивившись такому странному поступку, я спешу за ним, не теряя его из глаз. Он останавливается; я подошел к нему и, побуждаемый внутренним некоторым чувством, начал разговор.

— Почтенный незнакомец, — сказал я ему, — если присутствие мое для вас тягомотно, то я прошу простить моему, может быть, неблагоразумному любопытству; любовь и доверенность к человечеству произвели его в душе моей; скажите мне, здешней ли страны вы житель, или я имею счастие говорить с одним из моих сограждан? Я француз.

Он взглянул на меня, и отвечал мне худым французским языком, — голосом холодной учтивости.

— Германия мое отечество; я родился в одной из ее деревень и несколько времени путешествовал в странах ваших.

Потом, как будто пораженный страхом и изумлением, он спросил меня с беспокойством:

— Известны ли вам сии ужасные места? Не думаете ли вы, что можете быть здесь в безопасности? Или вы не страшитесь ничего в сей дикой пустыне?

Глубокий вздох вырвался из груди его; он продолжал:

— Ах! итак, вы не знаете того рокового, пагубного происшествия, случившегося прошедшею зимою в этом лесу! Бегите, послушайте меня, бегите отсюда; никто без ужасного наказания не может быть здесь.

— А вы останетесь здесь? — сказал я.

— Да, мне нечего бояться: жизнь для меня несносна.

— Пойдемте отсюда вместе, и вы расскажете мне об этом неизвестном происшествии.

— Не могу; не могу терзать души моей новыми мучениями.

Я удвоил просьбы мои; он сомнительно смотрел на меня: мое удивление изображалось в моих взорах; мой голос прерывался.

Он понял меня — и мы пошли оттуда.

Идучи тихо, я изъявлял ему мое желание узнать чрезвычайную его горесть. Я горел нетерпением услышать историю, которая казалась мне очень важною — и при том столь нужною в моих обстоятельствах, что я должен был стараться узнать об ней.

— Пойдем, — сказал он мне, — к подошве этого холма, который вы там видите. Мы сядем в тени его. Желание, с которым хотите вы узнать судьбу несчастного старца, принуждает меня удовлетворить вам. Так! Я расскажу вам ужасную повесть, от которой трепещет каждый германец.

Мы сели; и он, помолчав несколько минут подобно человеку, который старается что-нибудь вспомнить, начал говорить таким образом:

— Пятнадцать уже лет тому, как я, лишившись супруги, и трое детей моих (два сына и одна дочь) обрабатывали небольшое поле, и чрез то едва могли питаться честным образом. Смерть супруги, которую я обожал, поселила меня в недре моего семейства; уединение, которое делало меня задумчивым и печальным, и возобновляло всегдашнюю мою горесть; скука, которой несносное бремя начинало угнетать меня, — все сие требовало утешителя — нежного друга; но я не сыскал его; он сам пришел ко мне — и я прижал его к моему сердцу.

Удалившись из внутренности Германии — наскучив жить в городах, утомленный их шумом — гонимый своими неприятелями — презренный вероломными друзьями, он решился навсегда оставить свет: он удалился в то место, где было мое жилище, я увидел его — говорил с ним — долго находились мы вместе, и произнесли обет вечного дружества.

Тогда спала свинцовая тягость с моего сердца; тогда увидел я, что Небо послало сего незнакомца усладить горесть уединенной моей жизни, и сделался весел. Дети мои желали знать причину сей перемены; они прыгали от радости ко мне на шею, видя в первый раз улыбку на устах своего родителя — в первый раз с тех пор, как судьба лишила их матери. Всякий день я посещал незнакомца, когда сам он в этом не предупреждал меня.

Однажды по вечеру, на дороге, находящейся подле дома его, он крепко прижал меня к груди своей, — лицо свое к моему лицу, — и орошал его слезами. Тогда вскричал он:

— Наконец я нашел человека!

— И верного друга, — отвечал я.

Мы жили в совершенной неизвестности — позабыли о прошедшем несчастливом времени; наслаждались настоящим, не думая о будущем, которого неизвестность наполняет горестию душу человека. Любя так же, как и я, детей моих, он часто с жаром говорил, что дочь моя ангел красоты. Когда некоторые работы или нужды удерживали меня в поле, он занимал мое место среди моей фамилии, и когда мы были вместе — тогда нельзя было узнать настоящего отца.

Его сердце было справедливо и добродетельно, душа его велика и благородна; с самого младенчества она испытала несчастия. Будучи сведущ в познании света и людей, проникнув в их вероломство, быв жертвою их коварных хитростей — он страшился только того, чтоб не быть принужденным жить опять с ними вместе.