Мэри Берджес - Пещера смерти в дремучем лесу [Два готических романа]

Когда он оделся, то возвратился в большую залу, в которой барон и его сын приняли его с новейшими доказательствами радости. Великолепный пир был приготовлен. Барон посадил Родольфа подле себя на самом высшем месте, обходился с ним, как с гостем самым отличнейшим. Между тем, кавалер примечал, что барон почасту устремлял глаза свои на него с весьма приметным вниманием, и их отвращал поспешно, когда он с его глазами встречался. Что же касалось до Фридерика, его унылый и мрачный вид показывал довольное смятение его души; он не принимал никакого участия в разговоре, и если иногда маловременная улыбка проникала мрак его глубокой меланхолии, это только тогда, когда взоры его обращались на нового гостя.

Когда кавалер положил руку на стол, сияние перстня, который был у него на руке, поразило взоры барона; он хвалил богатство оного и просил позволения рассмотреть оный вблизи. Родольф скинул его немедля и ему представил; он сделан был из большого рубина и осыпан бриллиантами. Барон смотрел на него с величайшим вниманием и уверял, что никогда столь хорошего он не видывал.

— Я весьма знаток в галантерейных вещах, — присовокупил он, — и не сомневаюсь, кавалер, чтоб вы сами не имели весьма тонкого и знающего вкуса в сем случае; я сужу о том по выбору, который вы сделали в столь совершенном камне.

— Уверяю вас, сударь, — отвечал Родольф, — что я весьма мало способен ценить его; а что делает в глазах моих сей перстень столь драгоценным, то не богатство, которому я очень худой судья; но потому, что он есть единое наследство, оставшееся после отца моего, коего лишение я всегда оплакиваю.

Барон распространялся еще в похвалах перстня, и вручил его напоследок в руки Родольфовы. Пир продолжался во всю ночь, и заря начинала уже появляться, когда гости встали и разъехались довольными великолепным приемом. Барон повел сам Родольфа в комнату, которую он для него приготовил, и после самых ласковых приветствий, он в ней его оставил. Возвращаясь, он встретился с Морицем, который шел к своему господину. Он его знал особенно и изъявил удовольствие, которое он имел, увидя его в своем замке.

— Я весьма сожалел, — примолвил он, — что ты нашел некоторую причину неудовольствия в службе моего сына, и хотя ты его оставил, однако ж всегда можешь положиться на мою дружбу и покровительство.

Оруженосец его благодарил, и барон сказал ему, что, желая с ним более поговорить, желал бы, чтоб он пришел завтра поутру в его комнату, как скоро он встанет.

Мориц пошел потом к своему господину, который скоро его отпустил, и лег спать; но много протекло времени прежде, нежели он закрыл глаза. Таинственные слова Фридерика, меланхолия, в которую казался он погруженным: все споспешествовало придать кавалеру живейшее беспокойство о роде тайны, которую он должен был ему вверить. Но он был еще гораздо нетерпеливее войти в пещеру, о которой рассказывали столь странные повествования. Он блуждался в тщетных мнениях в поводе к шуму, которым утверждали, что слышали, и удивительных предметах, которые, как сказывали, видали; и он был легко уверен, что сия пещера была театром какого-нибудь ужасного смертоубийства. Однако, если бы сам не был свидетелем происшествия, которое он почитал за чудное, то счел бы сию молву за простонародную сказку, которая была основана некоторыми суеверными и легковерными крестьянами.

Наконец мысли его, которые редко отвращались столь долгое время от предмета нежной его любви, обратились опять к нему с обыкновенными размышлениями. Удовольствие видеть себя столь близко от жилища Констанции вселилось в его сердце и отвлекло все прочие мысли. Уже воображение его, как казалось, истощило все приятные обстоятельства, которые могли бы провождать столь трогательное свидание, и он не переставал приводить себе на память и углубляться в каждую из сих приятных мыслей, когда наконец, будучи в усталости, он предался сну.

Сновидения его были весьма разнообразны от приятных мыслей, в коих он заснул; они, конечно, были злосчастны, таинственны и ужасны. Ему казалось, будто он был за столом барона; очаровательные звуки музыки раздавались еще в его ушах, радость блистала в глазах гостей, а свет великого множества факелов придавал ночи сияние лучшего дня, как вдруг сия живая ясность затмилась от явления густой тени, которая то пробегала по всему столу, то оставалась висящею посредине. Родольф и все гости поднимают глаза; они видят гнусное страшилище вроде исполина, который медленным полетом переправлялся по воздуху над их головами. Его страшный и унылый вид объял ужасом все сердца; и между тем, как гости устремляли на него томные взоры, некоторый голос, исходящий из-под земли, произнес сии слова:

Роковой час приблизился; исполнители мщения готовятся разить виновного .

После сих слов, замок колеблется до основания; страшилище машет своими крыльями, и в тот же миг густой туман поднимается и покрывает всю залу. Родольф не мог более различать предметов; но в средине сего густого мрака, три раза ужасные вопли поражали его слух. Вдруг быстрый луч света, происходящий с востока, освещает место, которое занимал кавалер; он подымает глаза и примечает облако, подобное тому, которое в лесу показывало дорогу к Пещере Смерти. Скоро потом различает он среди залы воина, покрытого блистающими оружиями и имеющего на своей груди знак Креста. Сияние, его окружающее, рассеивает туман, и Родольф примечает, что из всех гостей, собравшихся на пир, остался он только один. Гнусное страшилище также исчезло при приближении сего, не столь уже ужасного привидения, который, сходя с облака и смотря на кавалера очами, исполненными небесною благостию, простер руки, дабы облобызать его. Родольф, будучи в содрогании, какового он еще никогда не чувствовал, силится приближаться к нему; но он не успел еще дотронуться до привидения, как все его вещество исчезает; блистающая его броня пропадает, и кавалер, увидев, что он не что иное прижал к своей груди, как скелет, трепещет и отступает от ужаса назад, отверзая руки. Привидение, однако ж, не поверглось на землю; но, делая движение в воздухе окровавленною шпагою, которою сначала не действовало, оно произнесло сии слова слабым и томным голосом: Из сей оледенелой руки прими сию шпагу, которая должна отплатить за мою смерть, и привести тебя в принадлежащие тебе права. И тотчас оно исчезло.

Трепет и ужас разбудили Родольфа; члены его были покрыты холодным потом; во время нескольких минут едва осмеливался он поднимать глаза, страшась повстречаться с каким-нибудь ужасным предметом, и страх, который вкрался в его сердце, был для него, может быть, самое трудное беспокойство, потому что в первый раз почувствовал он оного прикосновение. Однако постепенно он увидел, что все сие было ни что иное, как сон; но как он ни прилагал старания, да бы отвлечь себя от сих ужасных воображений, душа его чувствовала еще впечатление оного; он приписывал сему сновидению скрытую важность и не верил, чтоб это могло быть пустое мечтание, произведение разгоряченного воображения, которое причиняло ему столько живое содрогание.