Илья Штемлер - Архив

Серебристый пиджак и кремовые брюки Янссона встретили в зале ресторана большее понимание, чем на кафедре фармакологии. Чемоданова, в скромном голубом костюмчике, выглядела вполне достойно.

За одним из столиков, по диагонали через зал, сгруппировалась стайка военных, донося смазанные расстоянием голоса и вокзальный гогот, при каждом взрыве которого Янссон вздрагивал и озирался. Такой неприкрытый испуг не очень вязался с его видом. Вообще Чемоданова заметила, что иностранные ее знакомые как-то робеют при виде человека в форме.

– Мне кажется, ваши военные получают маленькую зарплату, – произнес Янссон, высматривая официанта. – Им не хватает денег, чтобы купить себе гражданский костюм… У нас не увидите военных нигде, тем более в городе. Они, конечно, есть, но ничем не отличаются от других людей. Поэтому всем на душе спокойно… А у вас точно передышка между боями.

– Поэтому вы хотите предложить поужинать в номере? – черные глаза Чемодановой были полны дикарской необузданной красоты. – Так сказать – отсидеться в тылу во время боя?

– Я бы не посмел, – улыбнулся Янссон, чуть заикаясь.

И правильно сделали бы, – ответила Чемоданова. – Мы будем с вами танцевать, – и, заметив приближающегося официанта, добавила: – Закажите мне котлеты по-киевски, здесь когда-то неплохо с этим справлялись. И какого-нибудь вина.

Она сидела, подперев кулаками подбородок, в ожидании, когда официант уйдет.

Оркестранты на эстраде громко спрашивали друг у друга о каком-то Яше, который отправился звонить по телефону и как провалился. Без него не начать программу.

А Чемоданова мучительно размышляла: открыть Янссону его далеких здешних родственников, имеет ли она на это право? Колесников был искренен, она не сомневалась – Колесников не хотел этого, ему было стыдно. А чего он стыдился, чудак? Тетки? Ее мужа? Их быта? Нет, себя! Своего жалкого прозябания, своей загнанной гордыни… Конечно, это его право. Но при встрече с Янссоном он держался молодцом. С достоинством и простотой, которая так отличает ум… В последние дни она все больше ловила себя на мыслях о Колесникове, его обожание не оставляло Чемоданову равнодушной, трогало воображение. Почему так?

Чемоданова бросила взгляд на Янссона. Узкое со лба лицо расширялось к подбородку. Темные волосы, тронутые сединой, лежали безукоризненно. Бывают лица, у которых сквозь молодые, уверенные черты, проступают какие-то старческие линии. И поражают роковой неотвратимостью. А ведь как Чемоданова ждала его приезда! А теперь вот не испытывает ни малейшего влечения, даже любопытства. Ей даже хотелось, чтобы встреча оказалась уже в воспоминаниях, да и тех, возможно, бы не осталось. Отчего?! Странно… Она могла позволить любую критику своей страны, с ее трудной и нелепой судьбой, но позволить… только себе. Она сама варилась в этом соку и имела право на осуждение, на бунт… Да, это был эгоизм. Но эгоизм, взращенный на страдании, подобен храму, куда впускают всех. Но у одних храм вызывает божественное отрешение, а у других простое любопытство.

Янссон сидел строгий, молчаливый, с прямой спиной судьи. Возможно, он догадывался о буре в мыслях Чемодановой.

– Николай Павлович… вы говорили – у вас нет жены. А любовница, невеста? – голос Чемодановой звучал с вызовом.

Янссон перевел взгляд светлых упрямых глаз на Чемоданову. Такой вопрос задают, когда разводят мосты, когда не хотят возвращаться на оставленный берег… Или она им забавляется? Ее вялые равнодушные губы едва удерживали ускользающую улыбку. Казалось, ее ничуть не заботит внешнее впечатление. Она так и осталась наследницей той самой Паровозной улицы, о которой поведала тогда, в такси. Словно приоткрыла тайну.

– Да, жены у. меня нет, рад, что вы помните, – Янссон старался упрятать досаду. – А вот невеста есть. Ее зовут Анна. Очень достойная женщина, врач-логопед.

– И наверняка у вас с собой есть фотография, – иронически проговорила Чемоданова. В отличие от Янссона, она не подавляла своей взрывной натуры.

– Да, вы не ошиблись. Но показывать не буду. Поверьте, она очень хороша, – продолжал Янссон тем же ровным тоном. Его холодные глаза смеялись. И Чемоданова это видела. Самообладание Янссона выводило Чемоданову из себя.

– Я давно обратил внимание, – продолжал Янссон, – на вашу… экстравагантность, да? Экстравагантность. От вас не знаешь чего ждать. А причины перемены вашего настроения неизвестны даже вам самой. Вы трудный орешек, Нина Васильевна.

– Почему же? – с напором произнесла Чемоданова. – Я ищу, а человек ошибается именно когда ищет, – пожалуй, большей глупости Чемоданова давно не произносила. Она сейчас была противна самой себе и еще больше злилась на Янссона. «Зачем я его обижаю? – казнила она себя. – Словно я бегу с горы и не могу ни за что зацепиться. Надо умолкнуть, сейчас же умолкнуть… Почему не играет оркестр? До сих пор ждут своего Яшу?»

Она смотрела на Янссона, ее темные, зашоренные гневом глаза, казалось, отмываются, проявляя привычный свой цвет – темный до черноты с искорками золотистых зрачков. Она видела аккуратную голову Янссона, люстру посреди зала, похожую на перевернутую елку, стены ресторана, драпированные густым мясным цветом, компанию военных от которых приближалась к их столу… Анастасия Алексеевна Шереметьева.

Чемоданова вытянула шею и до удивления спокойно подумала: «Пожалуйста, наконец-то сбылась ее мечта попасть в шикарный ресторан», – словно наблюдала за появлением начальницы отдела использования из окна автобуса… А Шереметьева уже присаживалась за их столик, шумно здороваясь, расточая широкую улыбку и благоухая духами – нюх Чемоданову не обманет – «Шанель № 5».

– Глазам своим не поверила, – Шереметьева всплеснула полными красивыми руками. – Говорю мужу: гляди, Нина Чемоданова с господином Янссоном, а он не верит. Послал в разведку.

Чемоданова увидела вдали красную сияющую физиономию майора бронетанковых войск. Майор вскинул в приветствии сжатый кулак.

«Броня крепка, и танки наши быстры», – подумала Чемоданова и произнесла:

– Ты говорила, что мужа отправили в Афганистан?

– Придержали пока. До Нового года, – Шереметьева произносила слова возбужденно, а взгляд ее придирчиво скользил по внешности подруги, странно сочетая удовлетворение и разочарование. Ей хотелось и уличить Чемоданову в том, что вызывающие зависть вещи не так уж и случайны, теперь-то отпираться нечего – вот он, твой зарубежный покровитель, рядом сидит. А с другой – она радовалась, что на сей раз Чемоданова не может уязвить ее какой-нибудь новой вещицей, все знакомо – и голубой костюм, и те же сережки, да и цепочке на шее без малого лет пять.

Чемоданова отлично понимала ее взгляд. Это смешило и печалило. Вот они – настоящие. страсти, искренние и вечные. В сравнении с которыми ее распри с Шереметьевой и переход в другой отдел – сущие пустяки.