Илья Штемлер - Архив

– Я подумал о ваших этих… спецхранах. – Янссон покачивался на стуле. – И кажется, нашел выход. – Он достал сигареты.

Наспех закурив, Янссон торопливо разогнал дым.

– Я имел большой разговор со своими родственниками, там, в Упсала… Семейный совет вроде… Мы долго спорили и решили… Передать в дар нашей родине, России, лицензию на изготовление этого, как я его назвал, – кавинкана… Повторяю, господа, это очень богатый дар. – Янссон забыл о сигарете. – Можно в короткий срок получить большую прибыль, а главное – вам не надо будет закупать кавинтон и девинкан за рубежом, тратить валюту.

Колесников и Чемоданова молчали, не зная, как отнестись к заявлению Янссона, и чувствуя, что вся эта история приобретает серьезный оборот.

– Поэтому, надеюсь, моя просьба о документах в этом…

– Спецхране, – подсказал Колесников, прислушиваясь к чему-то.

– Да, в спецхране… должна встретить понимание у вашего руководства.

Янссон умолк, глядя на чем-то встревоженного Колесникова. В следующее мгновение Колесников вскочил на ноги и, бросившись в коридор, прикрыл за собой дверь.

– Что такое? – раздраженно проговорил Янссон. Чемоданова молчала, прислушиваясь к гомону возбужденных голосов, что доносились из коридора.

– Знаете… Пришла, видно, родственница Евгения Федоровича, она не очень здоровый человек, – произнесла Чемоданова. – Нам лучше уйти.

– Пожалуйста, пожалуйста… А что с ней? – участливо спросил Янссон, провизорская душа.

Чемоданова со значением повертела пальцем у виска.

Янссон понимающе кивнул и состроил скорбную мину. Однако стремительность, с которой Чемоданова вывела его из кухни, Янссона обескуражила.

В прихожей стояла крупная женщина в лихо сдвинутой набок кроличьей шапчонке. Яркая губная помада, казалось, залепила ее рот красной нашлепкой. В руках женщина держала абажур, настолько громоздкий, что часть абажура подхватил утлый мужичонка с простецким личиком подлакированным козырьком железнодорожной фуражки. В другой руке мужичонка держал сумку.

Напротив этой странной пары стоял Колесников, подобно боевому петушку.

– Так у него гости! – уличающе завопил мужичонка. – С дамочкой.

– Ну и что?! – разлепила нашлепку женщина. – Мы не помешаем. – Разглядев в полумраке прихожей благородную стать шведского подданного Янссона, женщина присмирела. – Абажур принесли Женьке. Пусть повесит. В большой комнате лампочка голая.

– Абажур, – подтвердил мужичонка. – И еще кое-что, для компании, согреться по случаю субботы. – Он подергал сумку, раздался опознавательный звон бутылок. – Я его дядя – Михаил… Это его родная тетка, Кира, моя законная супруга. Будем знакомы.

– Очень приятно, – с вежливой отстраненностью улыбнулась Чемоданова. – Но мы торопимся, и так засиделись.

Она шагнула к вешалке, сняла с рожка свое пальто и протянула Янссону его, длинное, серое, с глянцевой подкладкой, простроченной крупной шелковой нитью, с красочной фирменной этикеткой.

– Уходите, – обиженно констатировал Михаил. – Или компания неподходящая, а, Кира? Брезгуют нами Женькины дружки, ученые-архитекторы. Народом брезгуют, а?

От молчаливой суеты у вешалки веяло пренебрежением и обидой. А тетка Кира была не из тех, кто прощает обиду. Передав абажур своему спутнику жизни, она привалилась спиной к входной двери и скрестила на груди толстые руки. Кроличья шапчонка упала на глаза.

– А я вот их не пущу! – проговорила тетка Кира с яростным спокойствием. – Пока не выпьют с нами по рюмашке! Не пущу и все!

Михаил выглядывал из-под абажура и одобрительно улыбался. Колесников приблизил губы к уху тетки, к мочке которого прилип маленький рубиновый камешек, и горячо зашептал о том, что люди опаздывают, нехорошо их задерживать, что они подумают?

Тетка плечом отпихнула племянника.

– Только по рюмашке! – зачастил Михаил, радостно глядя на гостей. – По одной, по маленькой… Разговору-то!

Янссон стоял с официальным видом, в пальто, кепи, с «дипломатом» в руках. Чемоданова деловито застегнула пуговицы своего пальто, шагнула в ванную комнату, а когда вернулась, в ее руках алели розы.

Цветы озадачили тетку, лицо смягчилось, и губы тронула улыбка.

– Женя, принеси -бумаги Николая Павловича, он еще раз просмотрит в гостинице.

Чемоданова складывала цветы в букет, не обращая ни малейшего внимания на тетку, словно в прихожую поставили раскрашенную тумбу. Дождавшись Колесникова с пачкой исписанных листов, обернулась к Янссону:

– Вы готовы, Николай Павлович?

Янссон кивнул. Он стоял в полной растерянности и не знал, как себя вести, глупое положение.

И тут Чемоданова шагнула к тетке и крикнула ей в лицо, по-уличному визгливо, с каким-то особым шпа-нистым шиком:

– А теперь… Тварь немытая, халда красногубая! Лярва с Паровозной улицы… Ну! Сдвинь свою… – Она приблизила пухлые, нежного рисунка губы к уху тетки Киры и проговорила такое, что тетка отшатнулась и посмотрела на Чемоданову изумленным взглядом синих глаз, полных уважения и страха. Через мгновение тетка пришла бы в себя, разобралась, но именно на это мгновение Чемоданова и взяла верх.

Чемоданова отрешенно смотрела через окно такси на бегущий мимо полупустой субботний город. Розы тихо звенели резными листочками и топорщили иглы, короткие и высветленные у острия. Янссон молчал, бросая на Чемоданову мягкий взгляд. Хотел было взять ее руку, но чувствовал, что этого делать сейчас нельзя.

– Я, Николай Павлович… долгие годы жила в вагоне, в купе, без адреса. Улицу мы сами назвали Паровозной. Думаю, вряд ли вы представляете, что значит жить в вагоне… Тех людей, их быт, отношения… У меня там были суровые учителя… Помните наш разговор? Тогда, у меня дома, – продолжала Чемоданова. – К нам в автобусе пристал какой-то пьяный идиот. И еще все пассажиры промолчали. Даже на мое нелестное о них замечание. Помните? Вы еще возмутились, что я все приняла как должное, я – тонкий, интеллигентный человек, как вы тогда сказали, помните?

Янссон кивнул.

– А почему я себя так повела? Да потому, что я привыкла ко всему этому. Это среда моего обитания. Мое ухо огрубело, моя душа закрылась. И я знаю, как себя вести. Я уже не замечаю ни грубости, ни хамства, как, привыкнув, не слышат шума дождя. И в то же время мне жаль этих людей. Они достойны лучшей участи, у них доброе сердце, они многое могут. Но их ожесточила эта жизнь, со всеми своими прелестями, с пустыми заботами о самом насущном. Бессмысленная жизнь. Сделали революцию, перевернули мир. А зачем?!

Янссон тронул Чемоданову за обшлаг рукава пальто и глазами указал на крутой затылок таксиста – тише, что вы говорите?

– А! – отозвалась Чемоданова. – Он тоже об этом знает, Николай Павлович.