Исаак Башевис-Зингер - Страсти и другие рассказы

— Стало быть, чужих она целует, — добродушно заметил фермер, — а меня заставляет поститься.

— Ты сумасшедший, а он ученый, ученей профессора.

А еще через миг появилась дочка. Остановившись в дверях, она чуть насмешливо взирала на суету, которую развели вокруг меня ее родители. Потом сказала:

— Простите, если я вас обидела. Отец притащил нас в это захолустье. Машины у нас нет, а его лошадь, того гляди, сдохнет. Вдруг откуда ни возьмись появляется какой-то незнакомец с чемоданом и спрашивает: «Почему мычит ваша корова?» Смешно.

Сэм стиснул руки с видом человека, собирающегося объявить сногсшибательное известие. Его глаза смеялись.

— Если вы принимаете так близко к сердцу страдания животных, я верну телку хозяину. Обойдемся. Пусть возвращается к матери, раз она так по ней скучает.

Бесси склонила голову набок:

— Джон Паркер не отдаст тебе денег.

— Не отдаст всей суммы, отдаст на десять долларов меньше. Это здоровая телка.

— Разницу я беру на себя, — заявил я и сам поразился собственным словам.

— Что? Может, мы еще в суд пойдем из-за этой телки? — сказал фермер. — Значит, так: я хочу, чтобы этот человек жил в моем доме все лето. Причем бесплатно. Для меня это честь и радость.

— Да, он и впрямь сумасшедший! А телка была нам нужна, как дырка в голове!

Похоже, мой приезд оказал на супругов благотворное влияние. Дело явно шло к примирению.

— Если вы действительно решили отдать корову, — сказал я, — зачем откладывать? Животное может погибнуть от тоски, и тогда…

— Он прав, — заявил фермер. — Я отведу телку прямо сейчас, сию минуту.

Все притихли. И тогда, словно почувствовав, что в этот миг решается ее судьба, телка испустила такой душераздирающий вопль, что у меня мороз прошел по коже. Это была не телка, а дибук.

Как только мы с Сэмом вошли в хлев, корова затихла. Это была черная телка с большими ушами и огромными черными глазами, светящимися той мудростью, какой бывают наделены только животные. Глядя на нее, никак нельзя было предположить, что она страдала, да к тому же так долго. Сэм накинул ей на шею веревку, и телка с готовностью пошла за ним. Мы с Бесси потянулись следом. Дочка, стоявшая у крыльца перед домом, сказала:

— Если бы я не видела всего собственными глазами, не поверила бы.

По дороге телка не издала ни звука. Видимо, она понимала, что происходит, поскольку несколько раз порывалась бежать, и Сэму приходилось ее удерживать. Супруги спорили так же, как когда-то спорили мужья и жены, приходившие на Дин-Тора к моему отцу. В какой-то момент Бесси повернулась ко мне:

— Эта хибара пустовала много лет, и на нее даже не глядел никто. Она была даром никому не нужна. И тут является мой муж и здрасьте-пожалуйста. Как это говорится? «Дурак — на базар, торговцам — радость!»

— А что у тебя было на Орчард-стрит? Ты вспомни! Дышать нечем! С самого утра — шум и гам! Однажды нас воры обчистили. А здесь можно вообще дверь не запирать. Можно уехать на несколько дней и даже недель, и никто ничего не тронет.

— Какой же вор сюда потащится? — отозвалась Бесси. — И что ему здесь воровать? Американские воры разборчивые. Им подавай деньги или брильянты!

— Бесси, поверь, здесь ты проживешь на двадцать лет больше.

— А по-твоему, мне хочется так долго жить? День прошел, и слава Богу, вот как я говорю.

Через полтора часа ходу я увидел ферму Джона Паркера — дом, амбар. Телка опять попыталась перейти на галоп, и Сэму пришлось вцепиться в веревку изо всех сил. Джон Паркер косил траву. Это был высокий, худой, белобрысый англосакс. Он поглядел на нас удивленно и в то же время невозмутимо. Было видно, что этого человека не так-то легко чем-нибудь поразить. Мне даже показалось, что он улыбнулся. Когда мы подошли к выгону, где паслись другие коровы, телка пришла в такое неистовство, что вырвалась из рук Сэма и как была, с веревкой на шее, вприпрыжку помчалась на луг. Несколько коров лениво подняли головы, другие продолжали пастись как ни в чем не бывало. А уже через минуту и наша телка тоже принялась щипать траву. Я думал, что такая неуемная жажда свидания завершится не менее бурной встречей с матерью, что они будут долго тыкаться друг в друга мордами, тереться, ласкаться, в общем, так или иначе выражать свои родственные чувства. Но по-видимому, у коров это не принято. Сэм и Бесси начали объяснять Джону Паркеру, что произошло.

— Этот молодой человек — писатель, — сообщил Сэм. — Я каждую неделю читаю его статьи. Он приехал к нам погостить. Как и у всех писателей, у него доброе сердце. Он не мог вынести страданий телки. Мы с женой боготворим каждую его строчку. Когда он сказал, что телка может помешать его размышлениям, я решил — будь что будет. И привел ее к вам. Я готов потерять столько, сколько вы скажете…

— Вы ничего не потеряете, это хорошая телка, — сказал Джон Паркер. — О чем вы пишете? — обратился он ко мне.

— Ну, я собираю всякие интересные факты для еврейской газеты. И еще я пишу роман, — расхвастался я.

— Когда-то я был членом читательского клуба, — сказал Джон Паркер, — но мне присылали слишком много книг, а времени на чтение у меня не оставалось. На ферме работы невпроворот. Однако «Сэтердей ивнинг пост» я до сих пор получаю. У меня их целая кипа.

— Да, известная газета. Одним из основателей был Бенджамин Франклин, — продемонстрировал я свою эрудицию и знание американской литературы.

— Пойдемте в дом, выпьем чего-нибудь.

Появилось семейство фермера. Жена, смуглая женщина с коротко стриженными черными волосами, показалась мне похожей на итальянку. У нее был большой нос и пронзительные черные глаза. Она была одета по-городскому. Сын был блондином, как и отец, дочь явно пошла в мать и имела средиземноморскую внешность. Навстречу нам вышел еще какой-то человек, по-видимому сезонный рабочий. Откуда-то выскочили две собаки и, полаяв несколько секунд, завиляли хвостами и начали тереться о мои ноги. Сэм с Бесси снова принялись растолковывать причину своего визита, а фермерша разглядывала меня с любопытством и легкой иронией. Она пригласила нас войти. На столе появилась бутылка виски, и мы подняли бокалы.

— Когда я перебралась сюда из Нью-Йорка, — сказала миссис Паркер, — то первое время чуть не умерла от тоски. Но я не корова, и мои переживания никого особенно не волновали. Мне было так одиноко, что я даже начала писать, хотя я и не писательница. В доме до сих пор валяется несколько тетрадок, и я уже сама не помню, что я там понаписала.

Женщина бросила на меня смущенный взгляд. Я прекрасно понял, чего она ждет, и сказал:

— Можно мне взглянуть?

— Зачем? У меня нет литературного таланта. Это скорее дневник. Просто записи моих мыслей, чувств, событий…