Исаак Башевис-Зингер - Страсти и другие рассказы

Гарри Бендинер проснулся в пять утра, чувствуя, что для него ночь кончилась — сегодня ему уже не уснуть. Ничего необычного в этом не было — он просыпался по десять раз за ночь. Несколько лет назад ему сделали операцию на предстательной железе, но, увы, это не уменьшило постоянного давления на мочевой пузырь. Раз в час, а то и чаще ему приходилось вставать по нужде. Даже его сны вращались вокруг этого. Гарри вылез из кровати и на дрожащих ногах потащился в уборную. Возвращаясь, он вышел на балкон. Слева виднелись небоскребы Майами, справа рокотало море. За ночь стало немного прохладнее, но воздух все равно оставался по-южному теплым. Пахло рыбой, нефтью и еще, пожалуй, апельсинами. Гарри долго стоял на балконе, наслаждаясь прикосновениями океанского бриза к потному лбу. Хотя Майами-Бич давно уже превратился в большой город, Гарри по-прежнему мерещился Эверглейдз, запахи его трав и болотных испарений. Иногда посреди ночи хрипло кричала чайка. А порой волны выбрасывали на берег скелет морской щуки или даже остов небольшого кита. Гарри Бендинер посмотрел в сторону Голливуда. Давно ли эти места были совсем дикими? Всего за несколько лет здесь выросли многоэтажные дома, гостиницы, рестораны, магазины. Даже посреди ночи по шоссе мчались автомобили. Куда спешат все эти люди? Или они вообще не ложатся спать? Какая сила влечет их? «Нет, это уже не мой мир. Когда тебе за восемьдесят, ты, можно сказать, покойник».

Он облокотился на перила и попытался припомнить свой сон. Вспомнилось только, что никого из тех, кого он видел во сне, уже не было в живых. Очевидно, сны не признают смерти. Во сне все три его жены, сын Билл и дочь Сильвия были живы. Нью-Йорк, местечко в Польше, где он родился, и Майами-Бич слились в один город. Он, Гарри-Гершель, был и взрослым, и одновременно мальчиком, ходящим в хедер.

Гарри закрыл глаза. Почему сны так быстро улетучиваются? Он помнил — часто со всеми подробностями — события семидесяти- или даже семидесятипятилетней давности, а сны, приснившиеся этой ночью, таяли, как пена. Какая-то сила сразу же вырывала их из памяти. Одна треть нашей жизни умирает еще до того, как мы сами сходим в могилу.

Гарри опустился в пластиковый шезлонг и посмотрел в сторону океана, на восток, где скоро займется новый день. Было время, когда каждое утро, особенно летом, он бегал купаться, но теперь его в воду не тянет. В газетах пишут об акулах-людоедах, да и других морских тварей, чьи укусы могут иметь малоприятные последствия, тоже хватает. Теперь он вполне обходился теплой ванной.

Гарри принялся думать о бизнесе. Он прекрасно понимал, что от денег ему уже мало проку, но нельзя же постоянно предаваться размышлениям о бренности всего сущего. Проще думать о практических вопросах. Акции поднимались или падали. Дивиденды и другие поступления нужно было помещать в банк и заносить в учетную книгу для уплаты налога. Надо было платить за квартиру, свет и телефон. Раз в неделю к нему приходили убираться и гладить белье и рубашки. Время от времени требовалось сдавать костюм в чистку, а ботинки — в ремонт. Приносили письма, на которые приходилось отвечать. Хотя в течение года в синагогу он не ходил, на Рош Хашана и Йом-Кипур надо было все-таки где-то читать молитвы — из-за этого ему без конца присылали всякие обращения с призывами помочь Израилю, иешивам, Талмуд Торам, домам для престарелых и больницам. Каждый день он получал кипу совершенно бесполезной корреспонденции, но прежде, чем выбросить, ее нужно было по крайней мере проглядеть.

Так как он решил не заводить ни жены, ни домработницы, ему самому приходилось заботиться о пропитании и через день ходить за покупками в соседний магазин. Обычно он покупал молоко, домашний сыр, фрукты, консервированные овощи, рубленое мясо, иногда — грибы, банку борща, фаршированную рыбу. Разумеется, он вполне мог бы позволить себе роскошь иметь прислугу, но ведь они бывают воровками. Да и чем бы занимался он сам, если бы все за него стали делать другие? Он хорошо помнил, что сказано в Гемаре: безделие ведет к безумию. Возня у плиты, посещение банка, чтение газет — особенно финансовых отчетов, — час или два в офисе Меррилл Линч перед табло, на котором высвечивались результаты торгов на Нью-Йоркской бирже, — все это помогало сохранить бодрость. Недавно ему установили телевизор, но он редко его смотрел.

Соседи по дому часто, причем с явным неодобрением, спрашивали, зачем он делает сам то, что могли бы сделать за него другие. Было известно, что он богат. Ему все время давали советы: переезжайте в Израиль; поезжайте летом на горный курорт; женитесь; наймите секретаршу… Он приобрел репутацию скряги. Ему все время напоминали, что «туда с собой ничего не унесешь», — да еще таким тоном, как будто это было потрясающее открытие. В конце концов он перестал посещать собрания жильцов и их вечеринки. Каждый надеялся что-нибудь из него выудить, но он точно знал, что, если бы что-то понадобилось ему, никто не дал бы и цента. Несколько лет назад, сев в автобус, следующий из Майами-Бич в Майами, он обнаружил, что ему не хватает двух центов на билет. С собой у него были только двадцатидолларовые банкноты. Ни один человек не вызвался дать ему недостающие два цента или хотя бы разменять одну из его купюр. В результате водитель заставил его сойти.

На самом деле ни на каком курорте ему не было так комфортно, как у себя дома. Еда, которую подавали в отелях, была чересчур обильной и не такой, к какой он привык. Только он сам мог проследить, чтобы в ней не было соли, холестерина, специй. Кроме того, летать на самолете или трястись на поезде — слишком утомительно для человека с таким слабым здоровьем. Что касается женитьбы, то в его возрасте она не имела никакого смысла. Женщинам помоложе требуется секс, а жениться на старухе ему самому не хотелось. Выходило, что он обречен на одинокую жизнь и одинокую смерть.

Небо на востоке порозовело, и Гарри направился в ванную. Постоял, изучая свое отражение в зеркале: впалые щеки, голый череп с жалкими пучками седых волос над ушами, выпирающий кадык, нос, кончик которого загнулся вниз, словно клюв попугая. Бледно-голубые глаза расположены несколько асимметрично, один выше другого, взгляд выражает усталость и одновременно то, что еще осталось от юношеского задора. Когда-то Гарри был мужчина хоть куда: у него были жены, романы. До сих пор где-то хранится стопка любовных писем и фотографий.

В отличие от многих других иммигрантов, Гарри Бендинер приехал в Америку, имея уже и некоторые сбережения, и образование. В своем родном городке он до девятнадцати лет ходил в иешиву, знал иврит и тайком читал газеты и светские книги. Он брал уроки русского, польского и даже немецкого. В Америке в течение двух лет он посещал Союз Купера в надежде стать инженером, но влюбился в американку Розалию Штейн, женился, и ее отец Сэм Штейн взял его к себе в строительный бизнес. Розалия умерла от рака тридцати лет от роду, оставив ему двоих маленьких детей. Смерть отбирала у него все с той же легкостью, с какой к нему шли деньги. Его сын Билл, хирург, умер в сорок шесть лет от инфаркта. Он оставил двоих детей, но ни один из них не хотел быть евреем. Их мать, христианка, жила где-то в Канаде с новым мужем. Дочь Гарри Сильвия умерла от того же вида рака, что и ее мать, и в том же самом возрасте. У Сильвии детей не было. Гарри не захотел больше производить потомство, несмотря на уговоры второй жены Эдны, умолявшей его завести одного, а лучше двоих детей.