Айелет Гундар-Гушан - Лгунья

Лави, в отличие от отца, был совой. В его жизни не было ничего, ради чего стоило вставать рано. Правда, отцу не нравилось, что сын допоздна валяется в постели, но отцу столько всего не нравилось в сыне, что тот не видел никакого смысла жертвовать утренним сном. Еще несколько лет назад он искренне пытался исправиться: заводил будильник, чтобы проснуться рано и успеть пообщаться с отцом, пока тот не ушел на работу. Но утро они проводили в неловком молчании. Молча хлебали (Арье Маймон – свой кофе, Лави Маймон – свое шоколадное молоко), молча кивали друг другу головой – и расставались. Однако став подростком, Лави перестал вставать рано, чтобы повидаться с отцом. Отец это заметил и расстроился, но не знал, что сказать. Спросить своего единственного сына, почему тот больше не выходит к нему по утрам? Легче совершить диверсию в тылу врага. Карту Ливана Арье Маймон знал прекрасно, но на тайных тропах, соединявших гостиную с комнатой сына, и в оврагах, отделявших коридор от кухни, чувствовал себя беспомощным.

За завтраком отец читал раздел «Мнения», после чего изучал прогноз погоды в разных странах мира. Арье Маймон был не из тех, кто проводит отпуск за границей, – дела не позволяли. Возможно, именно поэтому он так любил всемирный прогноз погоды. На маленькой газетной полосе умещались все материки, и ему достаточно было на нее взглянуть, чтобы узнать – на Эйфелеву башню сейчас падает снег, а с прохожих на улицах Токио капает пот. В полвосьмого утренний ритуал заканчивался. Арье Маймон аккуратно складывал газету – с такой же аккуратностью, какой требовал от солдат, когда те складывали одеяла перед утренней поверкой, – принимал душ, брился, целовал жену (всегда в одно и то же место на щеке) и уходил. Стены дома облегченно вздыхали и принимали стойку «вольно», да и маме, похоже, сразу становилось легче.

Лави еще какое-то время полежал в постели, надеясь, что произойдет чудо и ему удастся снова заснуть, но в конце концов сдался и вышел из комнаты.

– Ты куда? – спросила мама, подняв глаза от мобильника.

– В кафе-мороженое.

– Утром?! Но это же вредно для здоровья!

Любовников мама меняла как перчатки, зато хранила абсолютную верность здоровому питанию. Двенадцать лет тому назад известный диетолог составила ей диету, и с тех пор мама не отклонялась от нее даже в периоды душевных кризисов. Она была убеждена, что ничто не заряжает человека с утра энергией лучше, чем витграсс, и при каждой возможности сообщала это мужу и сыну, которые упрямо продолжали пить кофе и шоколадное молоко. Поняв в конце концов своим женским чутьем, что сопротивление ей – единственное, что хоть как-то связывает Арье и Лави, она позволила им смеяться над витграссом сколько влезет.

Сейчас она пробормотала что-то про сахар и пустые калории, но Лави пожал плечами и сказал, что все равно пойдет.

Как он обрадовался, увидев за прилавком Нофар! На ней была прелестная зеленая кофточка, и, когда девушка нагнулась поднять упавшую на пол бумажную салфетку, ее грудь робко заколыхалась. Если б Лави знал, как Нофар измучилась сегодня утром, пока не выбрала эту кофточку! Весь шкаф на кровать вывалила: и хлопковые блузки, и трикотажные. Всех цветов радуги. Розовая подчеркивала ее прыщи, синюю она надевала вчера на работу, в сиреневой ходила на интервью, желтая ее бледнила, а белая просвечивала. Нофар понимала, что если будет и дальше копаться, то пропустит автобус, но никак не могла принять решение. И тут вспомнила про зеленую кофточку Майи, которую раньше не осмеливалась даже примерить. Вырез казался ей слишком глубоким, а покрой – слишком оригинальным. Это была кофточка из разряда тех, что взывают на улице к прохожим: «Посмотрите на меня! Ну разве я не потрясающая?» Что ж, кофточка и впрямь была потрясающей, но потрясающую кофточку нужно надевать на потрясающую девушку, и вот сегодня утром Нофар впервые набралась смелости, чтобы попросить кофточку у сестры.

Всю дорогу она думала про Лави, и даже не удивилась тому, что все песни, звучавшие по автобусному радио, были такими прекрасными. Даже болтовня ведущих между песнями, обычно навевавшая скуку, сегодня казалась Нофар удивительно мелодичной. Наконец автобус подъехал к остановке. Нофар спрыгнула на тротуар, уверенно перешла дорогу и заняла свое место за прилавком. Целых два часа, пока она ждала Лави, проходившие мимо кафе-мороженого люди казались ей ужасно красивыми, доносившиеся из колонок песни – ужасно приятными, а работа – ужасно легкой. Если бы кто-нибудь сказал Лави, что он способен творить такие чудеса: делать лица прохожих красивыми, заставлять песни казаться лучше, чем они есть, а мытье полов превращать в приятное времяпрепровождение, – он бы не поверил. Точно так же, как рассмеялась бы Нофар, если бы кто-то сказал ей, что из-за нее мальчик может лишиться сна. Но именно эта их застенчивость, неспособность понять, как много они значат друг для друга, и превратила вожделенную встречу в полную катастрофу. Когда Нофар отвела взгляд от клиента и увидела Лави, она – вместо того чтобы сказать «Я думала о тебе всю ночь» или хотя бы «Здравствуй. Как дела?» – неожиданно для себя брякнула дежурное: «Какое мороженое желаете?»

Рычащий лев, только что скатившийся вниз по лестнице, потерял дар речи, а продавщица мороженого, так здорово выступавшая перед телекамерой, взглянула в черные глаза стоящего перед ней юноши и проглотила язык. Как в тот раз, когда гуляла по центральной улице и вдруг обнаружила, что у нее вытащили кошелек. Только сейчас вместо кошелька у нее украли слова – все до единого, ничего не оставили. И подобно тому, как тогда она смотрела на витрины, так сейчас она мысленно перебирала фразы, которые могла бы, но была не способна произнести.

Лави Маймон не смог заставить себя попросить Нофар Шалев стать его девушкой: боялся, что она ему откажет. Но тот, у кого не хватает смелости попросить, вполне может найти в себе смелость потребовать. Ибо, когда просишь, твоя слабость бросается в глаза, а когда требуешь, она не заметна. Просящий зависит от воли другого человека – требующий навязывает ему свою собственную. Когда Лави понял, что не способен открыть сердце стоящей перед ним девушке, он подошел к прилавку и потребовал, чтобы ровно через час она ждала его во внутреннем дворе.

– Иначе я все расскажу.

Оставалось еще пятьдесят девять минут. Нофар взглянула на часы и покраснела. Кто знает, что он у нее там попросит – за мусорными баками, на ничейной территории между газовыми баллонами и туалетом… Она снова и снова перебирала в голове возможные варианты. Он может потребовать денег. Может потребовать весь год бесплатно снабжать его мороженым. Может… Глаза у Нофар округлились от ужаса. Он ведь может потребовать ее! Она видела такое в одном сериале. Там все кончилось убийством. Она не помнила, чьим именно – то ли шантажиста, то ли жертвы шантажа, – но так или иначе потом оказалось, что гроб был пустым, а убитый или убитая все еще живы. Лави Маймон был совсем не похож на героя сериала, но, если у него хватило смелости заявиться в кафе-мороженое и вот так, посреди бела дня, ее шантажировать, поди знай, на что он еще способен. Это «поди знай» воспламенило ее воображение и затуманило глаза. Клиенты приходили и уходили, Нофар их обслуживала, но мыслями была далеко, в тысяче разных мест. Подобно разносчикам пиццы на мотороллерах, ее мысли добирались даже до самых отдаленных улиц.