Айелет Гундар-Гушан - Лгунья

– Мама все знает.

Нофар застыла на месте. Майя лихорадочным шепотом, поскольку в любую минуту могла вернуться мать, рассказала ей обо всем, что узнала. Слова выпархивали у нее изо рта стайками птиц – может, благодаря им сестра простит ее за непозволительное любопытство? Договорив, она подняла голову и взглянула в лицо Нофар, уверенная, что по щекам у той текут слезы. Но глаза старшей сестры были сухими, как тротуары в конце августа.

– Спасибо.

И, не дав Майе произнести больше ни слова, Нофар ушла к себе. Она закрыла дверь на ключ и встала посреди комнаты. Только сейчас до нее дошло, что лгала не только она – мать тоже лгала. Она притворялась, что ее любовь огромна, как океан, хотя на самом деле она была мелкой и ограниченной. Не океан, а домашний аквариум. Все было враньем. Мать любила ее, пока она плавала по кругу, не нарушая правил и не поднимая волн.

Майя все еще стояла в задумчивости в коридоре, размышляя, что делать, когда неожиданно появилась Нофар и, не глядя на сестру, быстро вышла из квартиры. Хлопнула дверь. В наступившей тишине раздались звуки аплодисментов – зрители реалити-шоу дружно хлопали кому-то из участников.

Нофар взбежала по лестнице и выбралась на крышу, толкнув скрипучую металлическую дверь. В доме напротив мерцали светлячки телевизионных экранов. До него было двадцать метров пустоты. Пропасть глубиной в пять этажей. Из ближайшей квартиры доносились звуки телевизионной рекламы. Стоял ранний вечер, и в воздухе пахло котлетами, омлетом и пастой. Из открытых окон раздавались крики: «Идите за стол!», «Он отнял у меня игрушку!». В этом шуме никто не услышит ее тихих шагов.

Она подошла к солнечному бойлеру и осторожно глянула вниз. Повсюду кипела жизнь: люди смотрели телевизор, ели, принимали душ… Разве кому-нибудь из них придет в голову, что на крыше соседнего дома стоит девушка с зажигалкой в одной руке и тетрадью в другой? На такой высоте никто ее не увидит. Если опасные для нее записи сгорят, матери будет нечего показывать завтра в полиции. Или, как выражаются в сериалах, против нее не будет улик. Она положила тетрадь на пол. Щелкнула зажигалкой. Вспыхнул красноватый язычок пламени, но не успела она поднести его к бумаге, как за ним проступило мамино лицо.

Зажигалка выпала у нее из рук и покатилась по крыше, но поднять ее Нофар не хватило смелости. В другой руке она все еще держала тетрадь. Несмотря на темноту, Нофар почувствовала, что мать глядит на нее, и вся сжалась. Ронит знала, что она написала. Знала, что она сделала. Еще секунда – и она бросится к ней и вырвет у нее из рук то, что должно быть уничтожено любой ценой. Может быть, даже влепит ей пощечину. Весь ее вид говорил о том, что она вполне на такое способна, и Нофар понимала, что этого заслуживает.

Но мать не двинулась с места. Она продолжала стоять и смотреть на Нофар. В каком-то смысле это было даже хуже, чем получить пощечину, – ждать, что она сейчас скажет. В небе мерцали бесчисленные звезды, в домах горели бесчисленные огни, и только крыша была погружена во тьму. У Нофар задрожали колени. Если мать ничего не сделает, она сама подойдет и отдаст ей тетрадь, поняла она, потому что стоять вот так и ощущать на себе обвиняющий взгляд ее глаз было выше ее сил. Она уже почти шагнула к ней, когда ее остановил голос матери, звучавший совершенно по-новому, каким она не слышала его никогда:

– Подними, чего ты ждешь?

Нофар не сразу поняла, о чем она. Слова летали в воздухе, но не складывались в осмысленную фразу. Тогда мать указала рукой на лежавшую у ног Нофар черную блестящую зажигалку. Нофар наклонилась, сжала в руке зажигалку, но не могла заставить себя распрямиться. Отсюда, снизу, поверхность крыши показалась ей огромной, а фигура матери – гигантской.

– Давай!

Нофар трясущейся рукой щелкнула зажигалкой. На этот раз ее пламя было еще красней и жарче; оно осветило крышу, подчеркнув окружающую темень. Нофар подняла глаза. Возможно, виной тому была игра света и тени, но черты матери изменились до неузнаваемости. Как будто это была не она, а чужая женщина. Ронит обвела взглядом измученное лицо своей дочери, тетрадь и крышу пятиэтажного дома:

– А теперь доведи начатое до конца.

Тетрадь в руках девочки вдруг отяжелела. Бумага занялась, и жаром Нофар обожгло пальцы, но она не пошевелилась. Опустившись на колени, она смотрела, как исчезает страница за страницей – не только та, что несла в себе угрозу, но и все остальные, – как ее слова, корчась, гибнут в огне. Лишь когда догорел последний клочок бумаги, Нофар подняла голову. Ей нужно было увидеть глаза матери, чтобы убедиться, что все это ей не снится, что крыша, зажигалка, обожженные пальцы и кучка пепла существуют на самом деле. Она встала и огляделась: на крыше, кроме нее, не было никого.

Нофар не могла бы сказать, как много времени она пробыла на крыше. Телевизионные экраны в доме напротив один за другим погасли, и лишь тогда она вернулась домой. Свет в квартире не горел, как будто все спали, хотя она точно знала, что ни маме, ни Майе сейчас не до сна. Она достала пачку кукурузных хлопьев. С самого утра у нее во рту не было ни крошки, и она вдруг поняла, что умирает с голоду. Она горстями хватала хлопья и глотала их, почти не жуя, вновь и вновь возвращаясь мыслями к тому, что только что произошло, и к женщине на крыше, которая была ее матерью, но одновременно была кем-то другим. Волосы Нофар пропахли дымом. Она пошла в ванную, приняла душ и вымыла голову, а затем старательно вычистила из-под ногтей частички бумаги и копоть. Она дважды намылилась, но запах костра перебивал аромат мыльной пены. Она закрыла кран, вытерлась, кончиками пальцев распушила волосы, побрызгалась дезодорантом, намазалась кремом и капнула на себя духами, а потом бросила полотенце, снова открыла кран, до краев наполнила ванну и просидела в воде не меньше сорока минут. Когда она вылезла из ванны, кожа у нее сморщилась, как у старухи. Запах горелой бумаги никуда не делся.

– Убей бог, не понимаю, почему ты так упорствуешь.

Суперинтендант полиции Алон, начальник Дорит, выглядел еще более уставшим, чем обычно. Возможно, имело смысл перенести этот разговор на другое время, когда шеф будет в лучшей форме, но после рождения близнецов он был вечно измотанным.

– Потому что они ведут себя странно. В четверг днем мать Нофар звонит мне и просит о встрече, а в пятницу утром дает отбой. Говорит странным голосом. А девочка наотрез отказывается проходить проверку на детекторе лжи.

– Не девочка, а ее отец.

– А он почему отказывается?

Суперинтендант Алон вздохнул.

– Дорит, ты же мать. – Он произносил слова медленно, вроде бы мягким тоном, но это была только видимость. – Если бы с твоей дочерью, не дай бог, приключилось такое, тебя не взбесило бы, что полиция намерена подвергнуть ее дополнительному испытанию?