Александр Федоров - Осенняя паутина

— А нынче окончил курс в морском училище, пожалуйте с паркета на капитанский мостик, или машиной управлять, — осуждал механик, по привычке недовольно выпячивая нижнюю челюсть, которая, однако, двигалась у него уже не столь бойко, как раньше.

Механик, хотя и не имел собственного дома, а снимал у вдовы одного бывшего моряка комнату со столом, тоже не изменял пароходному распорядку жизни: вставал, ел и пил так же, как он, привык это делать десятки лет в море.

Самым важным обстоятельством для Федора Кузьмича являлось его духовное завещание: ничто в мире так не озабочивало его теперь, как именно духовное завещание.

В то время, как у капитана были племянники и племянницы, к которым после смерти его и его жены должен был перейти этот домик и остатки средств, у механика не было ни одного родного живого существа, а так как жил он чрезвычайно экономно, то даже при расчёте жизни ещё лет на двадцать пять, должно было остаться нечто.

Но, как справедливо рассуждал Федор Кузьмич, нынче человек есть, а завтра его нет. Как ни блестящ пароходный механизм, а и он изнашивается, и, наконец, на земле, ещё чаще, чем на море, бывают катастрофы, которые не щадят никого. Поэтому Федор Кузьмич стал заботиться о духовном завещании с тех самых пор, как у него завелись деньги.

Будучи на море, он завещал сперва свои средства в пользу престарелых моряков, затем перевёл завещание на вдов и сирот их, но, когда очутился на земле, решение это в корень изменилось. Во-первых, разворуют мошенники, во-вторых, о сиротах и вдовах моряков должно позаботиться начальство.

Но главная пружина тут была иная: квартирная хозяйка так его сумела обойти, что он, не говоря ей, однако, ни слова, третий раз переменил своё духовное завещание в её пользу. Главными свидетелями при этом были капитан с капитаншей, тронутые его доводами в пользу не старой ещё вдовы.

Узнав о приходе гостя, капитан только спросил жену, как одет Федор Кузьмич, и имеется ли в наличности орден.

Этот орден, попросту медаль, механик получил в последний год своей службы за то, что ходил с транспортом в японскую войну, и пристёгивал он его только при официальных визитах в большие праздники да во время посещения нотариуса.

Капитанша, осведомлённая о роковом значении этого вопроса, вместо того, чтобы прямо ответить, отозвалась по-женски с нескрываемым пренебрежением:

— Опять все то же. Опять надо вытаскивать тебе твой парад, а он в нафталине.

— Гм! Гм! Ещё ничего неизвестно.

— Чего уж там неизвестно.

— Чего уж там неизвестно. Нынче не Рождество, и ты не именинник, чтобы медаль он стал на себя нацеплять, да и челюсть у него опять заходила: верно, получил огорчение от вдовы.

На последнее капитан не возразил ничего, только сконфуженно позвенел ключиками в кармане и попросил жену проветрить парад.

— На всякий случай!

— Да уж и без тебя знаю. Распорядилась.

Действительно, прислуга как раз выносила на воздух капитанский парад, от которого так несло нафталином, что капитан только носом повёл.

— Честь имею кланяться, Александр Игнатьич.

— Здравствуйте, Федор Кузьмич.

Старики пожали друг другу руки в некотором смущении, взаимно избегая встречаться взглядами при свидетельнице, которая насмешливо на них поглядывала.

Действительно, у Федора Кузьмича и орден был налицо, и нижняя челюсть взволнованно двигалась. Однако, чтобы не сразу выдать себя, он лицемерно ухватился за прочитанное нынче в газетах сообщение.

— Опять беда на море, Александр Игнатьич, читали, небось?

— Это с «Князем»-то. Как же, читал.

— В Красном море ухитрился на риф сесть.

— Да, да, и не говорите.

— Вот тебе и новый капитан!

— Вот тебе и из молодых, модный! В Красном море, где нынче огни, как по Дерибасовской, расставлены, ухитрился около Джедды на риф вылезть.

— А мы и без маяков благополучно хаживали.

— Ох, хвастуны! Ох, старые хвастуны! — насмешливо откликнулась на это капитанша. — Вместо того, чтобы посочувствовать беде, только и знай, что злорадствуют да хвастаются.

— Да нет, Ольга Карловна, не то, — гудел кряжистый и заросший сединой механик. — Сочувствовать, как не сочувствовать. Я только говорю Александру Игнатьичу...

— Я уж знаю, слышала сто раз, — добродушно прервала его хозяйка и, глядя прямо в глаза гостю и тем окончательно его смущая, добавила: — Нечего уж, идите, запирайтесь и шушукайтесь. Опять, видно, — и, подражая механику, она насмешливо повторила подслушанное ею обычное вступление при подобных обстоятельствах: — Гм! Гм! Звонок в машину. Динь-Динь! Задний ход! Смотрите только, так-то вот все деньги на нотариуса потратите.

— Удивительнейшая женщина. Проницательнейшая женщина, — косясь на дверь и смущённо двигая челюстью, бормотал механик, когда оба очутились на половине капитана. — Прямо не взгляд, а прожектор. Насквозь пронизывает.

Капитан, как бы недовольный этим одобрением, позвонил в кармане ключиками.

— Так, так, опять у вас авария вышла, Федор Кузьмич?

— Э!..

Механик только сокрушённо рукой махнул, нижняя челюсть задвигалась взад и вперёд, и косящий левый глаз от огорчения отправил зрачок к самому носу.

Он молча достал свою трубочку, капитан — свою. Затем каждый из них вынул кисетик с английским табаком мариланом, и они закурили, не говоря некоторое время ни слова, посапывая в тишине трубочками и пуская кольца, струйки и клубы крепкого душистого дыма.

Наконец, механик возобновил свои излияния по поводу капитанши, зная, как они приятны его старому товарищу, почитавшему свою подругу, действительно, за выдающуюся по своим качествам особу.

— Это женщина! Такой женщине не только наследство, но и жизнь можно отдать. За ней, как за брекватером. А тут... Я говорю: стоп машина! А у ней пар за восемьдесят оборотов. Я командую: закрыть заслонки! Куда тут... Пробую нажать гайку, — не отдаётся. Прямо хоть кингстон открывай и на дно.

Капитан отлично понимал эти иносказательные выражения, осведомлённый о тех превратностях жизни и недоразумениях, которые возникали у старого механика с его несколько сварливой хозяйкой.

— Гм! Гм! — покашливая, отозвался он. — Ну, так как же вы? Что же? Опять перемена курса? Руль право на борт?

Механик поднял свои короткие здоровые руки, как бы в знак клятвы.

— Последний раз, Александр Игнатьич. Кончено. Питательные клапаны разобраны, заслонки закрыты. Решено и баста.

— Опять на сирот?

— Э, нет, довольно этого. Я решил, Александр Игнатьич, на мёртвый якорь стать.

Капитан остановил на весу руку с дымящейся трубкой.

— На мёртвый якорь?

Механик остановился перед ним, расставив короткие ноги и уперев руки в бока.