Алексей Будищев - С гор вода

Потом стал просить ее:

— Возьми хоть на время часть тоски моей! Женщина, возьми! Любимая, возьми хоть на время!

— И возьму, — почти крикнула она и сейчас же испуганно зажала себе рукою рот. — Ой, боюсь! Илюшка услышит мой крик и сейчас же припрет на крыльцо! Преследовать похитителя фамильных драгоценностей! У-y, ненавижу его!

Свесившись, она долго боязливо прислушивалась; но, убедившись, что вокруг нет никого и ничего, кроме воющего мрака, снова беспечно затараторила:

— Многодумный мой! Если бы ты изобрел способ как-нибудь пробраться в мой терем извне! Как бы тебя встретила. Какими бы осыпала ласками! Веришь ли, что каждая моя жилка томится сейчас по тебе. Ах, как я люблю тебя! Как-то давно, в беседе со мною, ты назвал себя «мостом». И упомянул о сломанных ребрах. Я из твоих слов тогда ничего не поняла и приняла их за намек. Но вышло совсем наоборот, моя буря! Ах, разве можно сравнивать тебя и Илюшу. Перл мой, ты сам не знаешь, до какой степени подчиняешь ты женщину! У-y, зацеловала бы твои глаза…

— Я ничего не понимаю, что ты наговорила сейчас о каком-то мосте? При чем тут намек вышел наоборот? — спросил он ее.

Она отмахнулась, широко раскрыла глаза, капризно выдвинула нижнюю губу.

— Ах, тут нечего и понимать! И для чего тебе все понимать? Слушай и смотри. И изобрети способ проникнуть ко мне! Разве не в этом весь вопрос?

И он слушал ее речь, как лучшую музыку, и жадно смотрел на нее, и напряженная мысль, забыв и отодвинув все и всех, изобрела способ. Вспомнилась наружная лестница на чердак, по ту сторону дома. По этой лестнице не очень трудно забраться на крышу. А если быть ловким и не робеть, с крыши дома можно проникнуть и на балкон мезонина.

— Я сейчас буду у тебя. Жди! — жарко прошептал он, весь загораясь.

— Не может быть!

Испугавшись своего крика, она вновь зажала рукою рот.

— Буду!

Он поспешно обежал дом. Снял сапоги и спрятал их в траву у самой лестницы. Проворно и ловко пополз по крыше. В опасном месте, во время прыжка с крыши к перилам висячего балкона, подумал: «Да будет благословенно имя женщины!»

Она широко развела руками, внезапно увидев его на своем балконе.

— Ты не оборотень?

Он крепко обнял ее, с мучением, весь задохнувшись. Она погрозила ему пальцем:

— Тсс-с!.. Тише! Постоим здесь тихо-тихо и посмотрим на грозу! У-y, как хорошо вдвоем!

Она прикрыла его вместе с собой одним платком. Замерли, облокотись на перила.

— Ты не будешь больше мучиться здесь, подле меня?

— Не буду.

— Ты любишь меня?

— Люблю.

— Я не отпущу тебя долго-долго, буря моя! Антон! Тоня! Тонечка!

Было неприятно, что и она зовет его чужим для него именем. Хотелось раскрыть тайну.

Плечо теснее жалось к плечу.

Кофточкин и «брат здешнего станового пристава» Виталий Иволгин ночевали в одной комнате. На другой день, в пять часов утра, в лощине, между буграми, совсем неподалеку от усадьбы «С гор вода», должен был произойти поединок на пистолетах между Илюшей и Богавутом. Виталий Иволгин предназначался в секунданты Богавуту. Кофточкин — Илюше. И, конечно, никто в доме, кроме участников дуэли, ничего не знал о предстоящем. Льва Семеновича же и совсем не было дома: он все еще был на ярмарке. Кофточкин еще за неделю достал дуэльные пистолеты, брошюрку о дуэлях, фотографический аппарат и высокие лакированные сапоги со шпорами для себя. Он был убежден, что секундант непременно должен быть в высоких сапогах и при шпорах.

— Во всяком случае, так красивей. И это не возбраняется законом, — отвечал он на возражения Илюши. — Посмотри, как все будет у меня великолепно. Дуэль я избрал для вас — чистое загляденье. Маковский на полотне изобразить может такую! Германского образца № 6. Вот какую дуэль! Живопись, а не дуэль! Картинка на бонбоньерку!

И, конечно, он был убежден, что поединок разрешится сущими пустяками: Богавут получит легкую царапину в левую ногу, ниже колена. Вот и все. Поэтому решено было заранее доктора не приглашать, чтобы не делать лишней огласки. Илюша говорил:

— Мою царапину ему и Надежда Львовна перевязать сумеет. Своими ручками. Ему же будет приятней! Не надо доктора!

— А кавалергард и совсем стрелять не умеет, — возбужденно восклицал и Кофточкин. — Сегодня он мне опять с холодной гордостью заявил: «Еще раз прошу передать вашему приятелю, что я свою пулю пошлю вверх, ибо все равно стрелять не умею. И, вообще, смотрю на все это как на комедию!» К чему же тогда доктора?

Вообще, дуэль обещала доставить Кофточкину одно удовольствие. Одно лишь огорчало его: снимать фотографию во время поединка Илюша ему настрого запретил. Пришлось согласиться сняться после поединка, но на том же месте, в сапогах со шпорами и с револьвером в руке.

— На фотографии я напишу, — гордо и радостно заявлял Кофточкин, — «дуэль такого-то с тем-то. Германского образца № 6. Секунданты — те-то. Такого-то числа и месяца, в таком-то месте». И буду показывать всем знакомым барышням. Пусть смотрят!

Он расписывал все это так соблазнительно, что и Виталию Иволгину пришло на мысль: не сняться ли и ему после поединка с револьвером и в сапогах со шпорами? И мысленно он уже примеривался к ноге Кофточкина. Хотелось поскорее узнать, полезут ли ему на ногу сапоги Кофточкина. А Кофточкину ужасно как нравилось и самое слово «секундант», — главным образом, тем, что оно походит на слово «адъютант».

И в виду предстоящего столь заманчивого развлечения, Кофточкину снились всю ночь самые приятные сны. Он видел себя юнкером какого-то полка, обладавшего удивительно красивой формой. На бледно-розовом, обшитом золотой оборочкой, погончике у него был вышит каким-то затейливым швом золотой орел, а ниже — хорошенькая барышня, с незабудкой в руке. И все юнкера в этом полку будто бы именовались «секундантами».

Проснулся он рано и веселый.

А потом вдруг растерялся, испугался и заметался. Разбудил Виталия Иволгина и сообщил ему свои опасения: вдруг Илюша или Богавут на месте поединка рассердятся друг на друга, не сдержат своих обещаний и выстрелят друг в друга серьезно? Что, если результатом явится тяжелая рана того или другого?

Виталий Иволгин тоже испугался и сказал:

— Н-да-с!

Кофточкин прямо-таки забегал по комнате, хватал себя за виски и восклицал:

— Будь я проклят! Зачем я согласился на это безобразие!

Кидался в кресло, высоко вскидывая коленами, и опять вскрикивал:

— Будьте вы прокляты, все секунданты!

А потом вдруг замолчал, будто о чем-то вспомнив. Долго соображал, морща свое и без того короткое лицо. Сообразив окончательно, почти весело подошел к Виталию Иволгину.

— Знаешь что? А сами мы возьмем и эту дуэль обезвредим! Окончательно обезвредим!