Алексей Будищев - С гор вода

— Н-да? — спросил Виталий Иволгин.

— Конечно. Один знакомый артиллерист говорил мне, что если положить в пистолеты двойной заряд пороха, то пули полетят выше голов, под облака! Они так одну дуэль обезвредили. Мои знакомые артиллеристы. Ей-Богу же!

— Н-да? — опять спросил Иволгин.

— Давай, и мы эту дуэль обезвредим? А? Закатим в пистолеты двойные порции пороха? Ведь заряжать-то их будем мы! Но, только, конечно, противникам об этом — ни-ни! Ни звука! Ты согласен? Ведь только безвредные дуэли и интересны!

Иволгин согласился.

— Н-да! — сказал он угрюмо.

Утро было ясное, розовое, веселое; пели иволги и куковали кукушки. Сад, освеженный дождем, сверкал зеленью, улыбаясь окнам дома.

А Кофточкин, тоже уже совершенно веселый, подошел к Иволгину и, гремя шпорами, положил ему на плечо руку.

— Пора, — сказал он ему важно, — час поединка уже близок. Иди и разбуди Антона Григорьевича. Но, ради Бога, сделай свои усы позадорнее! Я захвачу ящик с пистолетами. Мерку я уже передвинул как надо. А ты захвати фотографический аппарат. Да поправь же поскорее усы! Господи, как ты себе подвязал галстук! Дай, я тебе его поправлю, — вот так!

А Илюша в это время разглядывал свое лицо в зеркало и старательно душил виски.

«Выгляжу, как на параде», — думал он не без удовольствия.

Ровно в пять часов, в лощине, между холмами, на поляну, окаймленную развесистыми веселыми ветлами, с одной стороны вышел Богавут с Иволгиным, с другой — Илюша и Кофточкин. Всегда несколько суровое лицо Богавута беззаботно улыбалось; его, видимо, смешила вся эта история. А лицо Илюши было несколько помято и бледно, — впрочем, от бессонных ревнивых ночей. Секунданты молча сошлись, гордо поздоровались. Замерли на мгновение в заранее обдуманных позах. Кофточкин глубокомысленно приложил к углу рта мизинец.

«Как жаль, что нас сейчас не снимает фотограф», — думал он.

А Виталий Иволгин соображал: «Его сапоги будут мне тесны, это ясно!»

Потом Кофточкин, с широкими жестами и взмокшим лбом, заметался по поляне, разъясняя дуэль германского образца № 6, изображая ее жестами; он носился, как угорелый, подбегал то к Илюше, то к Богавуту, то к Виталию Иволгину, умолял всех быть сдержанными и красивыми, просил выдержать точно слова его команды, а паузы украсить медлительно-серьезными позами. Однажды, оговорившись, он сказал:

— У нас, в образцовой германской армии, принято…

Затем, вихрем носясь по полям, он поставил обоих противников на расстоянии двадцати пяти шагов, спиною друг к другу.

— Пистолеты держите вверх дулом. Вот так! Спасибо! — кричал он, размахивая высоко приподнятой рукой. — Затем я буду считать раз, два, три! По сигналу «три» вы должны быстро повернуться друг к другу лицами и выстрелить! Слушайте: раз!

Слово команды он выкрикнул с таким неистовством, что мирно распевавшая иволга испуганно перелетела с одной ветлы на другую. И, скосив вниз голову, внимательно оглядела кричавшего.

— Два! — закричал Кофточкин, словно в гневе.

Затем он на мгновение передохнул, как-то втянув щеки, сделал свое лицо безукоризненно симметричным, безмолвно, но грозно и высоко поднял руку, выдерживая паузу.

«Правый сапог мне на ногу ни за что не полезет, — думал Виталий Иволгин, — мозоль помешает!»

Кофточкин все еще выдерживал паузу, считая ее верхом совершенства по пластичности.

— Трр-ри! — вдруг рявкнул он свирепо.

Поляна дрогнула под слившимися в один выстрелами, вся заволоклась дымом. Но когда дым рассеялся, Кофточкин увидел: Богавут сидел на земле, свернув по-турецки ноги, боком к Илюше, обеими руками держался за живот и тихо раскачивался из стороны в сторону. Шляпы на нем не было; она валялась рядом, на земле. Кофточкин ничего не понял и поглядел на Илюшу. Илюша также недоуменно поглядел на него. Виталий Иволгин спокойно говорил, кивая на Богавута:

— Зачем он сел? Ведь дуэль кончилась!

Внутри Кофточкина вдруг точно что оборвалось. Он понял все и ураганом подбежал к сидевшему.

Лицо Богавута казалось серо-зеленым, брови были как-то перекошены. И еще что-то было на этом лице страшное и тяжкое.

— Что такое? — выдохнул Кофточкин. И увидел: сквозь пальцы, которыми Богавут придерживал живот, медленно ползла алая, теплая, словно кричащая кровь.

— А-а! — вздрогнул Кофточкин.

Перекашивая губы и раскачиваясь, Богавут тихо спросил:

— За что он меня? В живот!

И все раскачивался. Торопливо к нему бежал и Илюша. Кофточкин, полуобезумев, весь трясясь, наскочил на него:

— Ты? Ты стреляешь, как Вильгельм Телль? Лучше? Свинья ты!

Илюша тоже увидел кровь и догадался.

— Что такое? Что такое? — повторял он бессвязно.

Богавут раскачивался все сильнее и сильнее. Кофточкин бормотал:

— Свинья ты! А я еще для безвредности в пистолеты… двойную порцию… пороха… А ты?

— Что? — переспросил Илюша, вдруг точно что-то сообразив. — Ты зарядил пистолеты двойным зарядом пороха? Ты? Да? Болван!.. Так это ты испортил мне выстрел!

Он сморщил лицо, закусил губу, часто-часто заморгал. Топыря руки, беспорядочно говорил Богавуту:

— Я не виноват! Убей меня громом! Я не хотел! Вот этот болван испортил мне выстрел! Простите меня! Я не буду! Я не хотел!

А Богавут безмолвно раскачивался.

Богавут лежал у себя во флигеле на постели, накрытый до горла одеялом. Рядом на стуле сидела Надежда Львовна и широко раскрытыми испуганными глазами смотрела на его багрово-красное, словно переполненное кровью, лицо, на его сильно заострившийся нос. Вздрагивая, говорила ему:

— Сейчас приедет доктор. Сейчас, вот сейчас!

Но он не видел ее, не слышал. Не чувствовал.

Скрипя зубами, порою выбрасывал бессвязные фразы:

— Я всегда стоял за жребий! Считай папиросы! Не надо расшатывать волю!

Лидия Ивановна стояла тут же и капала себе в рюмку валерьяновые капли. Думала: «И я непременно расхвораюсь теперь: мне вредны всякие волнения…»

Слышно было, как на дворе, неподалеку от окон флигеля, перекорялись Илюша и Кофточкин:

— Я ни при чем. Я дуэль обезвредил, как знакомые артиллеристы. Я их на суд вызову свидетелями! Я за тебя не ответчик!

Сердитый, шипящий голосок огрызался:

— Нет, ты — всему виной, ты и ответишь! Зачем закатил двойной заряд пороха? Я целил в щиколку. Я под присягой так покажу! Пуля ударила в живот от двойной отдачи, от двойного заряда пороха. Ты ответишь! За это за самое!

— Будь ты проклят, свинья! — плакался голос. — Будь сто раз проклят!

— Симметричный болван! — шипело в ответ.

— Я со счета сбилась, — жаловалась плаксиво Лидия Ивановна, — накапала капель неизвестно сколько. Недоставало, — еще отравишься! Надя, помоги же мне! Это все твои амурные куролесы! Ох, каждый год, каждый год! Надо же меру знать!