Алексей Будищев - С гор вода

Пикар слегка склонил голову, чуть вытянув шею.

— После чая, — опять сказал Халябин, но снова замолчал, точно что-то разыскивая глазами на письменном столе. Сигара тонко дрогнула в его пальцах, уронив на стол пепел.

— После чая, — наконец выговорил он, — я поеду с тобой в лес, погулять, может быть прострелим там ружье. Ведь охотничий сезон не за горами. Так вот прикажи конюху запрячь «Главаря» в шарабан…

— Слушаю-с, — ответил Пикар.

— Ты ведь править умеешь? — спросил его Халябин холодно.

Он чуть пожал плечом.

— Умею. Да. Умею.

— Иди и скажи конюху.

Он ушел, передал приказание, потом тщательно почистил свой высокий коричневый цилиндр. Затем услышал двойной размеренный звонок. Вошел в кабинет, но Халябина там уже не было. Чай оказался нетронутым, нетронутыми же оказались масло и хлеб. Пикар покачал головой и стал аккуратно прибирать со стола. Дыхание сперлось в груди, но там все было холодно и непоколебимо, застыв в безнадежном решении. В окно был виден двор, залитый солнцем, светлый, радостный, безмятежный, яркий.

«Пусть он потом все по правде ей расскажет», — думал Пикар.

Но эта мысль бросала в меланхолическое уныние, но не в страх.

Когда конюх запрягал «Главаря», покорно и привычно задом входившего в изогнутые оглобли шарабана, Халябин ходил по двору, с двухстволкой за плечами, как-то странно кружась все на одном и том же месте, беспокойной, порывистой походкой, точно его гнали на корде мучительными, свистящими кнутьями. Чуть сдвинув гардину, Пикар наблюдал за ним, и его губы растягивались в больную улыбку. Потом он видел перед зеркалом свой высокий коричневый цилиндр, опять поглядел в окно, осторожно сдвигая гардину, и вдруг, так же, как и Халябин, закружился на одном месте, беспорядочно вышагивая вдоль стен комнаты, точно пристигнутый пожаром. Только на крыльце его несколько обдуло ветром, возвращая ему нужное самообладание. На дворе все так же было светло и радостно. В саду смеялись дети, и пчелы гудели над цветами акаций.

— Пикар! — позвал его Халябин.

— Здесь, — откликнулся он, оправляя цилиндр.

И пошел двором. На подножку шарабана он вскочил проворно и принял вожжи без колебания.

Всю дорогу молчали, как и тогда на обратном пути. В поле летали ласточки, перечеркивая золотистый воздух поля кривыми линиями. Халябин смотрел на ласточек, Пикар на костистый зад «Главаря». Лес надвигался медленно, но грозно, будто широко раздвигая зеленые челюсти. И все так же светило солнце, обдавая все широким, неоскудевающим светом. Пикар вспомнил:

В городе он знал наборщика губернской типографии юношу Налимова, с зеленым, больным лицом, нечистым, прыщавым лбом и коричневыми, от табака, пальцами. Юноша кормил своим заработком мать, больную, вдовую тетку и ее двух детей. Но раз в год, на первый день Пасхи, напивался пьяным, как стелька, в том дорогом ресторане со скучающими растениями. Через час после его входа его, обыкновенно, выводили под руки, с болтающейся головою и подгибающимися вперед ногами. А он обыкновенно в эти минуты визгливо кричал:

— Выводите меня, выводите меня в прорвы, я свое взял!

Туго натянув вожжи, Пикар теперь думал:

— Выводите меня в прорвы, я свое взял!

В лесной опушке трава казалась темной, задрапированной полупрозрачной кружевной материей.

— Стой, — сказал Халябин, — тут мы пойдем пешком.

Пикар остановил лошадь.

— Привяжи ее здесь, — опять сказал Халябин особым, деревянным, чуть засипевшим голосом.

Пикар аккуратно обмотал вожжи вкруг рыжего ствола липы.

Халябин, не глядя на него, сказал:

— Проведи меня к «длинному озеру», там иногда садятся селезни.

— Слушаю-с, — отвечал Пикар.

Он пошел впереди, Халябин сзади. Пошли прямо лесом. Голубоватые сойки взлетали с деревьев и пронзительно испуганно вскрикивали. Где-то куковала кукушка, и лесной овраг передразнивал ее крик, но неуклюже и равнодушно.

Вдруг повернувшись к Халябину, Пикар сказал погасшим голосом:

— Вы не извольте сомневаться, я все очень хорошо знаю.

— Что? — переспросил Халябин, беспокойно дрогнув. — И ты знаешь, где больше всего фиалок?

Брови Халябина свело легкой судорогой.

— Знаю, — ответил Пикар сдержанно, — знаю. На холмике, под дубом у «длинного озера».

У Халябина дрогнули усы.

— Да? — переспросил он. — Там?

— Там.

— Ну идем, идем, — недовольно, и слегка бледнея, поморщился Халябин, — на озере могут быть утки!

Опять пошли лесом.

Сердце постоянно останавливалось и поджидало неизбежного, вызывая ощущение тошноты.

— У-y, — лениво, отрывисто и тупо передразнивал овраг кукушку, — у, у!

В золотистый просвет выглянуло длинное озеро, равнодушное, как всегда. Показался зеленый холм. Медленно выплыла зелень дуба.

Пикар услышал легкое треньканье взводимых курков. Он остановил в груди дыхание и тотчас же упал ничком, тяжко шлепнувшись под оглушительным взрывом. Коричневый фрак задымился на спине меж лопаток. Он лежал, уткнувшись в землю и ничего не видел, ничего не сознавал. Потом, колеблясь, выплыло: он сидит в желтом мареве и безысходно кричит:

— Мамка! Мамка! Мамка!

Подошли растения в зеленых кадках. Близко, близко выглянули темные, блестящие, радостные, радостные глаза.

И опять все спуталось в нем и погасло. Сквозь непроходимые дебри и глубокие разорванные бреши, он все-таки понял: погасло — навсегда…

Нарядная, хорошенькая дача в швейцарском стиле вся точно смеялась под вешним солнцем. Ее зеленые крыши глядели так же щеголевато и свежо, как и клейкие листья тополей. За железной оградой, в шиповнике, пели малиновки. Вокруг сладко пахло резедой.

На широкой, посыпанной песком поляне, перед дачей, кончали партию крокета. Подольская, в светлой юбке и цветной, яркой кофточке, ловким ударом молотка крокировала из-под ботинки шар противника, а Карташов, с взмокшим лбом и лоснящимися щеками, кричал ей через всю поляну, указывая молотком на свой шар:

— Так! Превосходно! Теперь ходите в ворота, сюда и лягте рядом со мной! Вот здесь! — тыкал он рукояткой молотка в свой шар.

Подольская громко расхохоталась, сделала рот кружочком и крикнула с преувеличенным ужасом Карташову:

— О-о-о! О-о-о!

Ее муж, сидевший на зеленой скамье, под липами, тоже расхохотался, дрыгая грузным животом.

Так же, как и жена, он крикнул Карташову: «О-о-о!» — и тоже покачал головой.

— Ну, ложитесь рядом с моим шаром! — поправился Карташов, разгоряченный игрой.

Две рыженькие девушки, родные сестры, сердито хихикнули:

— Поправился! Еще того лучше!

Сейчас они сердились на Карташова потому, что тот сегодня за ними не ухаживал.

Гимназист Миша, подражая Карташову, крикнул рыженьким: