Вилли Бредель - Отцы

Три дня Цецилия бродила молчаливая и грустная. Все опостылело ей — и дом и хозяйство, не радовал даже ребенок. А когда Отто спрашивал, что с ней, она отвечала, что у нее мигрень. Фрау Фогельман испытывала муки ада. От страха она захворала и даже слегла. И выздоровела только тогда, когда Цецилия вновь обрела свою прежнюю веселость и снова с утра до вечера щебетала и пела.

Фриц опять ушел в море. Старый Хардекопф и Людвиг по-прежнему работали на верфи. Отто же Хардекопф перешел на металлургический завод в Альтоне, где устроился токарем. Карл Брентен вербовал клиентуру среди рестораторов, надеясь повысить свои доходы, которые оказались ничтожными, несмотря на все его усилия. Пауль Папке по-прежнему был инспектором костюмерной городского театра и, кроме того, арендатором общественных уборных. Он стонал под бременем бесконечных хлопот и неприятностей, якобы неизбежных в этом деле, а жил припеваючи; о барышах своих он благоразумно помалкивал. Густав Штюрк укрылся вместе с женой в тихой заводи, жил в стороне от широкого потока жизни. Он по-прежнему ремонтировал конторскую мебель и имел так мало заказов, что на досуге изготовил Вальтеру Брентену великолепный самострел, в точности такой, как у Вильгельма Телля. Сыну своему Эдгару он уже дважды посылал деньги, — тот писал, что хочет основать экспортную фирму. А у старшего сына, Артура, в этом году кончался срок действительной службы в армии, и он, к великой радости Штюрка, намеревался по возвращении жить, как раньше, с родителями. Столяр в свободное время работал над изготовлением книжного шкафа, о котором Артур давно мечтал.

«Майский цветок» по-прежнему устраивал различные увеселения для своих членов. Весенние маскарадные и костюмированные вечера посещала почти исключительно молодежь, зато на летних и осенних гуляньях, на рождественских вечерах тон задавали старики. Фрау Хардекопф сказала как-то:

— Безотрадная была бы у нас жизнь, если бы не «Майский цветок».

В обществе друзей по ферейну старики чувствовали себя свободно и легко. Вместе со всеми они выезжали за город, в приэльбские или лесные деревни, разрешали себе побаловаться каким-нибудь лакомством и вкусно пообедать; случалось даже, что они отваживались разок-другой станцевать. Посидеть, поболтать, пошутить, посмеяться — много ли человеку надо для счастья? Узнав, что фрау Рюшер умерла в психиатрической больнице, Паулина Хардекопф сказала:

— Я рада лишь одному: что я тогда записала ее в наш ферейн. Хоть несколько приятных часов было у нее в жизни.

Карл Брентен, уже давно тяготившийся ролью распорядителя ферейна и удрученный своими коммерческими неудачами, выбыл из состава правления. Но когда бал-маскарад, организованный его преемником, вышел на редкость скучным и члены ферейна стали горячо упрашивать старого испытанного распорядителя вернуться на свой пост, Брентен, польщенный этим доверием и уступая настояниям Пауля Папке, который оставался председателем ферейна, дал наконец свое согласие.

Летнее гулянье 1914 года должно было состояться в конце июля. Два члена правления, Папке и Брентен (Густав Штюрк, как непригодный для этой задачи, был отстранен уже с середины апреля), каждое воскресенье объезжали рестораны в гамбургских пригородах и наконец остановили свой выбор на «Диком олене» — ресторане с садом на берегу Мельнского озера. Правда, Брентен не был в большом восторге от ресторана, зато Папке до небес превозносил ресторатора. «Замечательный человек господин Клейнберг, знает, чего требуют приличия…»

Весь в лазури, зелени и золотом блеске был этот июльский воскресный день. Специальный поезд для членов ферейна еще не подали, а на перроне уже толпились одетые по-летнему веселые люди. Кругом — соломенные шляпы, рюкзаки и ботанизирки, девочки в белых с оборочками платьицах и мальчики в светлых матросских костюмчиках, дородные папаши в белых брюках, влюбленные парочки, — одним словом, родные и знакомые, и среди них музыканты с медными духовыми инструментами. Маленький, кругленький Карл Брентен с деловым видом прокладывал себе дорогу сквозь толпу, раскланиваясь направо и налево. Люди с восхищением смотрели ему вслед. Как хорошо все ладится! Замечательно! Специальный поезд для ферейна! Это вам не телячьи вагоны четвертого класса, а удобный состав из вагонов третьего класса. На вечер, в девять часов десять минут, заказан специальный обратный поезд из Мельна в Гамбург. Вот это называется отдохнуть в свое удовольствие! Все щедро расточали похвалы организаторскому таланту главного распорядителя. Да, Брентен, он любит свой ферейн. Для него ферейн — кровное дело. И для нас, впрочем, тоже, не правда ли?

И вот, пыхтя, медленно подходит к перрону паровоз с длинным составом пустых вагонов. Ровно в восемь поезд, переполненный шумной, пестро одетой публикой, трогается, оставляя позади вокзал и город. Оркестр играет: «Кому бог хочет милость оказать, того пошлет мир большой повидать…»

Летний сад-ресторан «Дикий олень», расположенный на самом берегу Мельнского озера, гостеприимно принял веселую толпу. За длинными столами на белоснежных скатертях пили кофе, ели миндальные пирожные, музыканты играли; птички громко щебетали в ветвях деревьев, обступивших озеро; по зеркальной глади озера скользили лодки с нарядно одетыми людьми. Настроение у всех было самое праздничное. На Густава Штюрка, заговорившего через стол с Хардекопфом о военной опасности, накинулись рассерженные женщины.

— Да бросьте вы наконец эти ужасные разговоры! — возмутилась маленькая Софи Штюрк. — Прямо-таки невыносимо. Все политика и политика.

— Да, да, — поддержала ее Фрида, — в кои-то веки соберешься за город отдохнуть немного, так они и тут занимаются своей политикой. Уж эти мужчины!

— Если бы даже и началась война, — крикнула с другого конца стола жена сапожника Пингеля, — вас-то, господин Штюрк, все равно не возьмут!

— Что верно, то верно! — ответил Штюрк, опустил голову и отпил глоток кофе.

Нет, его не возьмут. А Артур? Осенью кончается срок его действительной службы. Люди не хотят слышать о войне. Не хотят верить в то, что она будет. Ультиматуму, который Австрия предъявила Сербии, никто не придает значения. Велика беда — война где-то там на Балканах! Бог мой, да там ведь каждые два дня новая война! Нам-то какое дело? Мы хотим насладиться прекрасным летним днем и все забыть. Поди забудь — это как раз и не удавалось склонному к раздумью Штюрку. Все последние годы, если хорошенько вникнуть, в воздухе висела военная опасность. Густав никогда не хотел допускать мысли о войне. Но когда-нибудь она грянет. И совершенно неожиданно. Тогда Артура первым пошлют в огонь.