Вилли Бредель - Отцы

— Как домой? А ужин? Нет, Штюрк, — важно сказал Папке, — наша миссия далеко еще не окончена. Это было бы чересчур просто. Члены нашего ферейна вправе требовать самого лучшего ресторана для своего праздника. А мы, мы обязаны искать, невзирая ни на какие трудности.

День был знойный. Июльское солнце стояло почти лад головой и жгло немилосердно.

— Куда мы, собственно, топаем? — спросил отяжелевший после обеда Брентен.

— Я думаю, мы насладимся немного природой, побродим, пойдем, пожалуй, вон в тот лесок, где, видишь, публика гуляет. День чудесный, а до ужина времени еще много.

Ресторан «Старый канцлер» был расположен на холме, с него открывался великолепный вид на Заксенвальд, на Фридрихсруэ и Шнекенберг с гробницей Бисмарка. Хозяина Адольфа Крумгорна заменял его отец, Крумгорн-старший, какой-то деревянный, точно высушенный старец, с седыми бакенбардами и на редкость густыми кустистыми бровями: сын поручил ему принять и обслужить гостей. Да, кивнул он, сын говорил, что господа предупредили его о своем приезде; но старик, по-видимому, и не думал предложить им поужинать. Они долго и тщательно осматривали ресторан. Пауль Папке, не жалея красок, расхваливал его местоположение, сад и зал для танцев и несколько раз бегал в уборную. Все осмотрев, они вновь очутились у буфетной стойки, и Пауль Папке с возмущением шепнул Брентену:

— Если этот тип не предложит нам сейчас ужин, мы уходим!

До этого, однако, не дошло: немного погодя старик, шаркая, подошел и ровным безучастным голосом попросил гостей отужинать.

Ну, значит, все в порядке, и Пауль Папке громко возгласил:

— Это, несомненно, лучший ресторан во всей окрестности и расположен куда красивее, чем «Древние саксы» там, внизу.

Вкусно и обильно поели, выпили две бутылки бургундского и, порешив на сегодня закончить поиски ресторана, отправились на вокзал в Фридрихсруэ; сытые до отвалу, сильно навеселе, они так и повалились на мягкие сиденья купе. Вино подействовало на Пауля Папке и Карла Брентена умиротворяюще, они забыли утренние распри и снова, как друзья, обменивались безобидными на сей раз шутками. Оба в один голос утверждали, что они прямо-таки созданы для высоких обязанностей, возложенных на них ферейном, и, пока слегка охмелевший Штюрк клевал носом, Папке и Брентен строили планы на несколько ближайших воскресений. Оставалось еще обследовать немало мест. Пауль Папке кое-что уже наметил и выписал из путеводителей адреса подходящих ресторанов. В Гааке, например, есть ресторан «Золотая колыбель». Можно побывать в окрестностях Рацебурга и Мельна. А Гёрде! Ведь это бесспорно красивейший лес в Северной Германии! А так называемая «пуща» возле Унтерлюса? Перед нами грандиозные задачи! Папке вызвался все подготовить и организовать. На следующей неделе они поедут либо в Рацебург, либо в Гёрде.

Расставались очень довольные проведенным с пользой днем и питая самые теплые чувства друг к другу. Карл Брентен, с нетерпением ожидавший минуты, когда можно будет наконец поговорить с глазу на глаз с зятем насчет покупки лавки, стал прощаться с Паулем Папке. Но тот еще долго и горячо убеждал его в понедельник явиться в театр без опозданий. Ведь в «Кармен» все статисты должны быть готовы к выходу уже в первом акте. Затем Папке подозвал извозчика и посоветовал Брентену и Штюрку последовать его примеру.

— Этот расход ферейн может взять на себя в награду за все наши труды, — сказал он.

Но Густав Штюрк с ним не согласился:

— Ведь мы в пяти минутах от дома; трамвай останавливается почти у наших дверей.

— Пролетарии! — Презрительно улыбаясь, инспектор Папке вскочил в пролетку и крикнул извозчику: — Гриндельаллее, сто двенадцать!

И укатил, на прощание еще раз помахав рукой приятелям.

В воскресенье после обеда Фриц Хардекопф сидел у стола в столовой; перед ним лежала чертежная доска, линейка, циркуль и угольник. Фриц чертил схему парусного судна. Это занятие доставляло ему великую радость. Он работал с увлечением. Рассматривая свое творение, делая расчеты, он вполголоса напевал:

Напевая, он то и дело брался за карандаш.

Дверь вдруг открылась.

— Скажи-ка, что это за песню ты поешь?

— Старинная гамбургская песенка, мама, матросская, — ответил Фриц с довольной усмешкой.

— Матросская? И в ней поется о посудине, которая «опрокинулась вверх дном»?

— А что ж, — ответил Фриц, смеясь. И беспечно прибавил: — Такие вещи случаются.

— Так-так. А если такие вещи случаются, что тебе за охота идти в матросы?

Фриц весело расхохотался.

— Господи, какая ты смешная! Ты послушай, как дальше поется. — И он продолжал высоким, совсем еще мальчишеским голосом:

— Ну, знаешь, покорно благодарю…

— Да, да, совет наш, юноша, прими, — иронически повторяет мать. — Песня, оказывается, умнее, чем я думала, — говорит она в заключение и выходит из комнаты.

Вслед ей раздается смех сына. Он громче прежнего поет:

Фрау Хардекопф беспокоит судьба младшего сына: ведь один он у нее, можно сказать, и остался. Людвиг живет со своей Герминой у Фриды. Отто хоть и ночует еще дома, но мать понимает, что это недолго продлится: он помолвлен с девушкой, какой-то Цецилией, и в их последних письмах только и речи, что о свадьбе. А самый младший — матушка Паулина не обманывается на этот счет — ждет не дождется конца ученичества, чтобы уйти в плаванье. Его заветное желание — повидать белый свет — с годами только окрепло. Фрау Хардекопф даже опасается, что он, не доучившись, возьмет и сбежит. Ведь вот Штюрку как не повезло с Эдгаром. Такой честный, порядочный человек, а сын — мошенник: стащил у хозяина тысячу с лишним марок и удрал в Америку… Нет, этого ее Фриц никогда не сделает… Но и он в один прекрасный день уедет в Америку… Кто знает, не близок ли этот день. Уж и теперь как-то пусто стало в доме. Скоро останутся они с Иоганном вдвоем, одинокие старики.

Хардекопф приходил домой угрюмый, раздраженный, еле волоча ноги. «Замучился совсем», — думала Паулина. Трудно ему становится работать… Долго он так не протянет… Несколько дней назад он жаловался ей, что надо ловчить и так и этак, иначе ничего не заработаешь — расценки сильно снижены. Фрау Хардекопф делала все, чтобы по крайней мере дома он мог отдохнуть и прийти в себя.