Вилли Бредель - Отцы

— Представь себе, — уныло подтвердила Фрида. — Так и сказала. Ужасно грубо, правда?

— Почему грубо? Замечательно! И когда они думают переезжать?

— Ну, об этом, кажется, рано говорить, — ответила она, смущенная восторженным одобрением мужа. Она ожидала упреков. — Я даже не знаю, согласятся ли они.

— Как это «согласятся ли»? Если ты им заявила, значит, они обязаны выехать. — Он впился зубами в розовое мясо. — Мне вся эта история давным-давно надоела. Я вообще не понимаю, как случилось, что они поселились у нас. И чем дальше, тем хуже будет, так пусть уж выезжают поскорее, до скандалов, а их ведь не миновать.

Раздался звонок. На пороге стоял старик Хардекопф.

— Ах, папа! Как хорошо, что ты вспомнил о нас.

— А Карл дома, Фрида?

— Вот как, — значит, ты только ради него пришел?

Хардекопф пропустил упрек дочери мимо ушей и спросил:

— Как живешь, дочка? Мы так редко тебя видим. Что малютка?

— У меня дел по горло, папа. Магазин, хозяйство, Эльф…

— Ну да, и маленький Эдмонд, и будущая мать, не так ли? Кстати, как поживают молодожены?

— Да ничего как будто… Пройдем на кухню.

— Здорово, Карл! — Хардекопф пожал руку зятю. — Решил проведать тебя, мы так редко в последнее время видимся.

— Да, отец! — Карл вздохнул. — Знаешь, с тех пор как у меня магазин, я совсем извелся. И потом еще ферейновские дела. Мученик я, да и только.

Хардекопф сел на стул, предложенный ему дочерью.

Тотчас же перед ним поставили чашку кофе.

— Значит, молодоженам живется хорошо? — спросил он еще раз.

— Молодоженам всегда хорошо живется, — уклончиво ответил Карл Брентен.

В это мгновение раздался визг Гермины. Пронзительный, истошный.

Старик Хардекопф высоко вскинул брови.

Что-то глухо грохнуло, потом послышался звонкий удар. Карл Брентен низко склонился над тарелкой. Старый Иоганн, подняв голову и глядя в потолок, прислушивался. Фрида дрожащими руками переставляла на плите какие-то кастрюли.

С треском распахнулась дверь в коридор. Кто-то, спотыкаясь, с шумом выскочил в переднюю. Хардекопф встал и открыл кухонную дверь. В темной передней стоял Людвиг и тер себе лоб.

— Что случилось? — спросил отец.

— А! А! Это ты, ты здесь… Здесь всегда, всегда так дьявольски темно… и я… я… я споткнулся и стукнулся о стенку.

— Что, сильно ушибся? — спросил отец. — Заходи на кухню!

Немного погодя Хардекопф и Брентен пошли подышать свежим воздухом.

— Что ж ты, отец, никогда не придешь взглянуть на мой магазин?

— Людвиг и в самом деле споткнулся?

— Очень возможно. Ты же видел, какая у него шишка на лбу, — ответил Брентен.

— Ну да, я думал, не Гермина ли… Она ведь за минуту до того кричала на него, они, видно, поссорились.

— Ах, знаешь, отец, они часто так беседуют, — солгал Брентен. — Такой уж у нее визгливый голос.

— А как они вообще ладят друг с другом? — допытывался что-то заподозривший отец.

— Да как тебе сказать? — Брентен подыскивал ответ подипломатичнее. — В ее теперешнем положении она, конечно, раздражительна и капризна. Но Людвиг как-то приспособился и умеет ее успокоить. Сейчас же после родов они собираются подыскать себе квартиру и выехать. По-моему, это правильно. Какая же молодая женщина не хочет обзавестись собственным домом? А вообще, где две женщины под одной крышей, там пух и перья летят. Я, конечно, не хочу этим сказать, что и у нас «пух и перья летят», — это я так, к слову.

Они шли по набережной Альстера, направляясь к Ломбардскому мосту. Тихий, теплый августовский вечер привлек на улицы много народу. Верхушки вязов вдоль набережной отсвечивали в сиянии дуговых фонарей матовой желтизной. Воздух напоен был сладкими ароматами, на губах оседала тонкая пыль, поднятая проезжающими экипажами. Женщины подолами своих длинных белых платьев и костюмов тоже взбивали облачка пыли. Мужчины провожали пристальными взглядами тех из них, кто решительным жестом подбирал юбки, открывая башмачок и край чулка. Бесшумно плыли маленькие белые пароходы по Бинненальстеру. Словно ночные светлячки, они скользили по темной воде, в которой отражались луна и огни фонарей.

Да, вот и туннель под Эльбой проложен — чудо техники! — теперь можно обойтись и без паровых паромов. Быстро подвигается и строительство надземной и подземной железной дороги, один за другим появляются огромные океанские пароходы, и там, где недавно разбегались во все стороны тесные улочки и переулки, вырос новый современный город. Взгляд Хардекопфа обращен на центральную часть города, между тем как Брентен залюбовался Аусенальстером, на отдаленном берегу которого можно различить Уленхорстовский ресторан-поплавок — место развлечений богатых гамбургских купцов.

— Чудесный вечер! — Хардекопф запрокинул голову, глядя в безоблачное темно-синее небо, по которому медленно поднималась желто-красная луна.

— Да, — согласился Карл, вспоминая тот декабрьский день, когда они со стариком, вот так же, как сейчас, бродили по этой же набережной. — Если погода продержится, наше осеннее гуляние удастся на славу.

— До этого еще далеко, — сказал Хардекопф. — Вы уже остановились на чем-нибудь?

— Нет еще! Папке непременно хочется съездить еще на Финкенвердер; я предложил Заксенвальд. В воскресенье мы осмотрим окрестности Рацебурга и Мельна.

— Заксенвальд — это неплохо, — похвалил Хардекопф.

— Конечно! Я тоже против близости к воде. Ведь с нами поедут и дети.

— Ну, а что поделывает политика, Карл? — без всякого перехода выпалил Хардекопф.

— Политика? Занимается обманом и торгашеством, — ответил, смеясь, Брентен. — Бетман-Гольвег уж посадит государственную колесницу в болото, можно быть спокойным на этот счет.

— Теперь, Карл, когда у тебя магазин, ты совсем забросишь партийную работу, да?

— Боюсь, что так оно и выйдет, — сознался Брентен. — Но мы остаемся солдатами великой армии, отец. Этого достаточно. А большего ничего и не требуется. Политика — грязный торг. Я предпочитаю торговать сигарами.

— А кто это собирается превращать политику в торговлю? — недовольно спросил Хардекопф.

— Я имею в виду политику как профессию, как кусок хлеба. У меня одно время было такое намерение, теперь-то я могу тебе в этом признаться. Но тут одно из двух: либо ты становишься прохвостом и в лучшем случае полупрохвостом, либо терпишь крах. Я это понял, отец, всю эту музыку постиг. Подальше от политики! Вот единственно разумный лозунг.

— Дорогой Карл! — начал старик Хардекопф почти торжественно. — Я давно уже наблюдаю перемену, происшедшую в твоих взглядах, и она меня очень удручает. Несколько лет назад у тебя были не только самые лучшие намерения, но и самые лучшие возможности. Мне очень хотелось видеть тебя в правлении партии. У тебя были все данные для этого, Карл. Нам нужны молодые люди, свежие, честные, энергичные. Жаль, что ты отошел от политики.