Вилли Бредель - Отцы

— Да что вы, она ведет себя как всегда. Она разговаривала, конечно, о самых простых вещах: ведь избытком ума она никогда не отличалась. Но она производит впечатление вполне нормальной — такой, как всегда. И даже заплакала от радости, увидав меня. Ведь сумасшедшие не плачут, не так ли? Они вообще не узнают своих. Нет, Рюшер такая же, как всегда, только, правда, очень осунулась. Долго она не протянет, уж это наверняка.

Во время столь увлекательной беседы Артур Штюрк, будущий воин, лежал, сильно охмелев, на клеенчатом диване. Его товарищи уже уехали в город, а он решил вернуться вместе с родителями. Артур храпел, полуоткрыв рот, — в первый и в последний раз в своей штатской жизни он был пьян. И теперь отсыпался.

Фрида Брентен посадила рядом с собой своего Вальтера. Мальчик внимательно слушал рассказ бабушки и даже забыл выпить лимонад. Между колен он держал оранжевый фонарик, — их роздали ребятам, участвовавшим в торжественном шествии по саду.

В сизом от табачного дыма зале гудели голоса. Гости громко подзывали кельнеров. У стойки стояли два певца из квартета судостроительных рабочих: бородатый толстяк — бас и маленький, приземистый — баритон. Они оживленно разговаривали, а потом вдруг запели:

Публика, сидевшая за столиками, встретила пение одобрительными возгласами. Любители подхватили мелодию, и все хором подтянули:

Компания за угловым столом, где сидели Хардекопфы, сдвинулась плотнее, чтобы расслышать то, что рассказывала Паулина. Софи Штюрк подалась вперед всем корпусом: она боялась упустить какую-нибудь подробность. Когда вошел Карл Брентен, Софи сделала ему знак, чтобы он молчал. Карл безмолвно предложил сигары тестю и зятю, постоял и ушел, так как фрау Хардекопф, по-видимому, не собиралась кончать свое повествование.

Он пробрался к стойке и громко, на весь зал крикнул:

— Милостивые государи и товарищи! В танцевальном зале состоится лотерея в пользу бастующих судостроительных рабочих. Представляется единственный и неповторимый случай выиграть чудеснейшие вещи: прекрасные будильники, лучшие духи, забавные куклы, пепельницы и прочее. Прошу всех принять участие в лотерее.

Его услышали и за столом Хардекопфов. Старый Иоганн погладил свою серебряную бороду и с довольным видом подмигнул.

— Молодец, Карл, — сказал он. — Обо всем подумает.

В зал вошли Отто Хардекопф и его невеста. Гм! Гм! Во всей этой суматохе о них почти забыли.

— Прогулялись? — спросила Фрида у брата. Отто кивнул, Фрида села на клеенчатый диван рядом с Софи и ее мужем, уступив место Цецилии. Та поблагодарила кивком головы. Отто примостился рядом с невестой. Теперь и они стали слушать фрау Хардекопф.

— …А вместо спасибо — черная неблагодарность. Так, видно, всегда бывает на свете. Если тебя сразу не свезут в Ольсдорф, попадешь сначала во Фридрихсберг. Растишь, растишь детей, а как вырастишь, так никому ты больше не нужна, всем ты в тягость, и остается одно — на свалку.

— Да, да, вот именно. — согласилась Софи Штюрк.

Старый Хардекопф возразил:

— Зачем такие крайности, Паулина? — Он усмехнулся и погладил бороду. — Дорогу молодым!

— Как вам это нравится! — с раздражением крикнула фрау Хардекопф. — Уж эти мне мужчины! А нам, значит, в сумасшедший дом или прямым путем на кладбище — так, что ли?

— Почему же нам? — старый Хардекопф весело рассмеялся. — Нам? Но, Паулина, мы совсем не так уж стары.

Эти слова разрядили атмосферу; все рассмеялись и согласились с Хардекопфом. Конечно, не так стары. На свалку еще рановато. Даже тосковавший по сыну и всегда теперь мрачный Штюрк и тот улыбнулся, поднял стакан с грогом и сказал, повернувшись к Хардекопфу:

— Что верно, то верно! За твое здоровье, Иоганн! Ты у нас всем на удивление, ты просто несокрушим!

— Ну, ну, — запротестовал смущенный похвалой старик.

Все выпили за здоровье старого Иоганна. Цецилия притянула к себе голову Отто и шепнула ему:

— Замечательный у тебя отец!

Отто с гордостью кивнул.

Фрида Брентен всегда подавала нищим: она никому не могла отказать. Этой привычке не изменила она и после того, как у них поселилась Гермина, считавшая себя вправе командовать всем домом. Гермину раздражали вечные звонки и беготня к дверям; кроме того, она боялась «чужих людей»: ведь они могут ворваться в квартиру и убить ее. По требованию Гермины дверь круглые сутки держали на цепочке. У Фриды, однако, всегда были припасены двухпфенниговые монеты, которые можно было просунуть в щелку, не снимая цепочки.

Как-то утром, когда она уже подала троим и запас медяков иссяк, снова раздался звонок; за дверью стоял четвертый нищий.

— У меня ничего больше нет, — тихо сказала она и захлопнула дверь.

Тотчас вновь задребезжал звонок. Вот пристал! Чтобы отделаться, Фрида разыскала у себя пятипфенниговую монету, осторожно приоткрыла дверь и протянула ее.

— Фрида!

— Господи! — Она узнала своего брата Эмиля. — Это ты? — Она откинула цепочку. — Проходи на кухню! Только, бога ради, не шуми!

— Что, разве Карл дома? — осведомился Эмиль и, пугливо озираясь, присел на кухонную табуретку.

Фрида, сжав до боли руки, с ужасом и состраданием смотрела на брата. Бродягой стал он, нищим. И какой вид! Бледное, худое лицо обросло щетиной. Глаза запали, взгляд угрюмый, настороженный. А одет! Шея обмотана побуревшим от грязи красным шерстяным шарфом, пиджак весь измаран и порван. На обувь Фрида уж и не решалась взглянуть.

— Эмиль, — сказала она, — Эмиль, что случилось?

— Поесть у тебя найдется? — спросил он.

— Ну, конечно, конечно. — Фрида достала из шкафа хлеб, маргарин и колбасу. — Отрежь сам! Я пока поставлю воду и сварю крепкого кофе, хорошо?

Он только кивнул в ответ, отрезал хлеба и, намазав его маргарином, принялся жадно есть.

— Возьми колбасы, — сказала Фрида, ставя кофейник на газовую конфорку.

Брат ел, неподвижно глядя в одну точку. «А вдруг мама сейчас придет! — мелькнуло в голове у Фриды. — Не дай бог! Не дай бог, чтобы Гермина вышла». Она уселась напротив брата. Он избегал ее взгляда и молча жевал. Наконец Фриде стало невмоготу молчание и она спросила:

— Где Анита?

Эмиль исподлобья взглянул на сестру, но тотчас же спустил глаза и ничего не ответил.

— Что вы за люди! — воскликнула Фрида.

— Пусть только попадется мне в руки, задушу! — крикнул он.

— Ну и дурень. Порох, а не человек.

— Она уже была здесь? — спросил он, насторожившись.

— Нет, — ответила Фрида. — Но почему бы ей не прийти? — И Фрида прибавила с укором: — О ребенке вы, я вижу, и думать забыли.