Вилли Бредель - Отцы

Эмиль молчал. Фрида подала ему бутерброд с толстым куском чайной колбасы. Следя за ее движениями, он тихо спросил:

— Как он?

— Теперь ничего. А с месяц назад очень болел… Если бы Гермины не было дома, я бы тебе показала нашу маленькую Эльфриду; она сейчас спит.

— Да? У тебя второй ребенок?

— Такая прелесть! — Фрида хотела уже пойти в спальню за дочкой, но, увидев равнодушное лицо брата, отказалась от своего намерения.

Боже милосердный, — тяжелые шаги Гермины? Открыть кухонную дверь, увидеть за столом незнакомого человека, испустить крик и захлопнуть за собой дверь было делом одной минуты.

— Вот тоже нелегкая принесла, — пробормотала Фрида.

— Кто это?

— Жена Людвига.

— Они живут у вас?

— Да.

Наступило молчание.

— А ты где живешь? — немного погодя спросила Фрида.

— Я? Нигде.

— То есть как это? У тебя нет работы? Не можешь никак устроиться?

— Мне придется уехать из Гамбурга. Здесь я вряд ли найду теперь работу.

— Но почему же? Почему тебе надо уезжать отсюда?

— Я работал на верфях, — сказал он, глядя на бутерброд с колбасой.

— Ты работал… на верфях? — повторила она за ним.

— Когда была забастовка.

— Боже мой, Эмиль! — Фрида схватилась за голову. — Штрейкбрехером? Значит, и ты виноват в том, что забастовка фактически ничего не дала? Эмиль! Эмиль!.. Неужели ты не понимал, что делаешь! Рабочие месяцами бастовали, чтобы добиться хоть какого-то облегчения, а ты пошел в штрейкбрехеры… Твой отец, твои братья бастовали, а ты… Если бы отец узнал!..

— Отец? — крикнул Эмиль. — Пусть лучше молчит! Он один виноват, что я до этого докатился.

Хотя у Фриды не раз мелькала мысль: не повинны ли и родители в загубленной жизни Эмиля, но в эту минуту она горячо запротестовала:

— Как ты можешь так говорить? Во всем виноват ты сам. Ты достаточно взрослый человек, чтобы самому строить свою жизнь. Зачем ты сваливаешь вину на других?

Из соседней комнаты донесся голос Гермины:

— Фрида! Фрида!

— Я сейчас, — сказала Фрида брату и пошла в комнату невестки.

Гермина набросилась на нее.

— Что тебе вздумалось пускать какого-то проходимца в дом? — завизжала она. — Сейчас же выгони его, сию же минуту, или я закричу караул… Первого встречного жулика ты пускаешь в дом. Пока еще я живу здесь… Я запрещаю тебе… Выдумала еще — звать нищих на кухню и кормить их!

— Да не кричи так, опомнись, — ответила Фрида.

Невестка оборвала ее:

— Уж не собираешься ли ты читать мне наставления? Сию минуту выгони этого молодца! Сию же минуту, или я закричу! — Она уже кричала: — Какая безответственность! Какая низость! Я закричу, говорю тебе… Я за-кри-чу-у-у!..

Фрида вышла из комнаты. Это уже чересчур. С яростью хлопнула она дверью. Из комнаты донесся дикий вопль. Но Фриду теперь ничто не трогало. Она вернулась на кухню.

Эмиль Хардекопф встал.

— Я пойду, — сказал он. — Всегда она закатывает такие истерики?

— Она на сносях, — сказала Фрида. — Куда ты пойдешь? Что ты собираешься делать?

— Сам еще не знаю.

У Фриды было отложено несколько марок. Она собиралась купить сынишке пальто и маленькому Эдмонду новые штаны: мальчик вырос из всех своих костюмчиков.

— Вот шесть марок, возьми их. И сюда больше не являйся, а приходи в нашу лавку. Карл открыл на Валентинскампе табачный магазин. Днем я почти всегда там сижу. Только, прежде чем зайти, все-таки удостоверься, там ли я.

Эмиль сунул деньги в карман.

— Большое спасибо, Фрида. Ты меня спасаешь.

У дверей она спросила его:

— Ну, а мальчика своего ты не хочешь повидать?

— А где он?

— На сквере, тут, на Розенштрассе. Совсем рядом. Пройди двором: так ближе.

И Эмиль Хардекопф ушел.

«Какое несчастье, — думала Фрида. — Какое несчастье! Куда девалась Анита? Бросила его, наверное… А у меня еще их ребенок на шее… Если бы мама все это знала! Ведь он буквально умирал с голоду…»

Людвиг отвез жену в родильный дом. Последние несколько дней были более чем бурными. Гермина беспрерывно хлопалась в обморок. Людвиг чуть не валялся в ногах у сестры, умоляя ее сжалиться. Гермине не хотелось ложиться в клинику. Но Фрида была неумолима. Людвиг всегда был ее любимцем, ради него она готова и сейчас и впредь на многие жертвы, но с этой женщиной она больше под одной кровлей жить не желает.

— С меня довольно, — заявила она. — Сыта по горло. После родов ищите себе другую комнату. Забастовка кончилась, и ты опять зарабатываешь. Изволь сам кормить свою семью. А с меня хватит! Хва-тит! Раз и навсегда.

— Почему ты все же впускаешь в дом всяких бродяг? — укоризненно спросил Людвиг. — Ведь это и в самом деле странно.

— Мой милый Людвиг, об этом уж предоставь судить мне!

— Ты спроси у нее: кого это она принимала? — подзуживала Гермина, бросая выразительные взгляды на Карла Брентена.

— Верно, кто был этот бродяга? — вторил жене послушный муж.

— Этот «бродяга» был твой брат Эмиль, если ты хочешь знать! — крикнула, вспылив, Фрида.

Карл Брентен, свидетель этой сцены, смотрел на свою жену во все глаза. Такой он ее еще не видел. Он никогда и не подозревал, что Фрида может быть столь решительной и твердой. Черт возьми, вот когда в ней сказалась истинная дочь старой Паулины! Он вполне одобрял ее решение и всячески ее поддерживал: он хочет жить у себя дома своей семьей, к тому же он не собирается весь век кормить еще и Людвига с супругой: пусть Гермина рожает в родильном доме.

— Но у нас нет денег, — чуть не плакал Людвиг.

— Карл одолжит тебе, — ответила Фрида.

Карл Брентен сказал ворчливо:

— Так, правильно: люди рожают детей, а я выкладывай денежки.

Все же он согласился, но под условием, что после родов Гермина и Людвиг немедленно выедут.

— Ты ведь достаточно зарабатываешь, — взвизгнула Гермина.

— Но вовсе не затем, чтобы тебя кормить, — возразил ей Карл.

Гермина Хардекопф закатила глаза и упала в обморок, но все же успела крикнуть:

— Хороши социал-демократы!..

И вот она наконец в родильном доме. Карлу Брентену это обошлось в шестьдесят марок.

Эмиль Хардекопф едва ли не ежедневно стал наведываться в лавку на Валентинскампе, чтобы запастись сигаретами и перехватить деньжат. Все, что Фрида раньше ухитрялась припрятать для себя, переходило теперь в карман брата. И еще кое-что в придачу, так что при подсчете выручки в конце недели у Карла Брентена вытягивалось лицо, и он никак не мог понять, почему при сравнительно неплохом обороте столь невелик доход.

Фрида узнала от Эмиля, что в один прекрасный день его Анита как в воду канула. Она утащила с собой все, что у них было, и, кроме того, всюду, где можно, назанимала денег. Эмиль решил наняться на какое-нибудь судно, идущее в Америку. Он заявил, что в Германии для него все пути заказаны.