Борис Никольский - Формула памяти

И в этот момент мы вдруг услышали резкий, немного гортанный знакомый голос:

— Это что еще за инвалидная команда? Не узнаю второй взвод!

Мы оглянулись и увидели сержанта Козырева. Он стоял у входа на плац с чемоданчиком в руках и улыбался.

— Взво-од! — протяжно и весело скомандовал он.

И тут… Тут мы дали такой строевой шаг, так дружно, слитно, слаженно грохнули сапогами о промерзшую землю, что даже мурашки пробежали по спинам от восторга и удивления. Вот как мы, оказывается, можем!

Продолжая улыбаться, сержант Козырев шагал рядом с нами. Попов шел за ним, и горестное недоумение было написано на его лице. В конце концов, разве не заслуживал он нашего уважения и привязанности куда больше, чем Козырев?

Я пишу о наших сержантах, а сам думаю о комбате, о майоре Ерошине.

Что он за человек, наш комбат?

Сегодня я своими глазами убедился в том, что рассказы, которыми нас пугали в первые дни «старички», о его придирчивости, о его требовательности, граничащей едва ли не с жестокостью, не так уж далеки от истины.

Неужели его не заботит, как мы, солдаты, относимся к нему, что о нем думаем?

Обыкновенный солдафон, недалекий и педантичный служака? Или командир, твердо знающий, чего хочет?..

Собственно, я и за тетрадь сегодня взялся, чтобы написать о комбате, но вот странно — что-то останавливает меня, что-то мешает вынести о нем окончательное суждение…

Фантазии, которые одолевали Новикова после первого его посещения библиотеки, казалось, совсем уже развеялись. В библиотеку он по-прежнему заходил исправно, каждое воскресенье, если только не был в наряде или в карауле, но дочь майора Ерошина так больше там и не появлялась. Правда, не раз ему чудилось, будто жена Ерошина, Татьяна Степановна, хочет спросить его о чем-то, но не решается, колеблется. Однако он уверял себя, что это лишь его воображение, не больше, и разговоры их обычно ограничивались предстоящей читательской конференцией да мнением Новикова о прочитанных книгах…

Но как-то, когда, уже подобрав книгу, Новиков собирался уходить, Татьяна Степановна остановила его.

— Вы знаете, Витя, — впервые называя его по имени, заговорила она, и смущение и в то же время решимость звучали в ее голосе, — я давно уже хотела с вами поговорить, только не знаю, удобно ли это…

Она замолчала.

— Ну отчего же неудобно, Татьяна Степановна? Я слушаю, — сказал Новиков, чувствуя, как волнение, однажды уже испытанное им здесь, в библиотеке, снова охватывает его.

— Я уже говорила вам в прошлый раз, что Надежда наша собирается в педагогический…

И это имя — Надежда — сразу словно эхом отдалось и зазвучало, повторяясь, в голове Новикова.

— …но ей здесь, по сути дела, не с кем посоветоваться, проверить себя, свои знания… А я, знаете, Витя, ужасно боюсь за нее: она у меня очень гордый человечек — если вдруг не сдаст, не пройдет по конкурсу, это для нее будет очень тяжело. Я как подумаю об этом… мне уже сейчас больно за нее становится… Я — мать, вы поймите меня правильно. Она привыкла быть первой, учится она хорошо, и учителя ею довольны, хвалят, но — я уже говорила вам — мы ведь всю жизнь мотаемся по военным городкам, может быть, здесь и требования совсем не те, что в большом городе…

Она снова сделала паузу, внимательно вглядываясь в лицо Новикова, стараясь угадать, как он относится к ее словам.

— Да, да, я слушаю, — торопливо сказал Новиков.

— И вот я подумала… Я понимаю, конечно, мне неловко просить вас, да и времени у вас, наверно, нет, но вы тогда так и скажите прямо, не стесняйтесь… Я подумала, может быть, вы смогли бы как-нибудь зайти к нам, поговорить с Надеждой, ну, поэкзаменовать ее, что ли…

Она замолчала, молчал и Новиков. Ему хотелось тут же, немедленно сказать: «Да, да, конечно, я смогу, я приду, почему же нет», но что-то удерживало его, что-то заставляло молчать, не давало произнести эти слова, которые так и рвались с языка.

Если бы это не был дом майора Ерошина, если бы она не была дочерью комбата… А так… В качестве кого войдет он в этот дом? Солдат, тянущийся по стойке «смирно» перед ее отцом?.. Полуденщик-полурепетитор?..

— Вы не стесняйтесь, если вы не можете или вам не хочется, трудно, вы так и скажите, — повторила Татьяна Степановна.

Но Новиков уже знал, что какие бы мысли ни приходили ему сейчас в голову, что бы он там ни думал, а отказаться он уже не сумеет, не сможет. Да и почему он должен отказываться?

— Нет, что вы, мне нетрудно, — сказал он, медленно подбирая слова. — Но… я не знаю… отпустят ли меня…

Даже сейчас, перед этой женщиной, которая, конечно же, не хуже, чем Новиков, знала армейскую жизнь, ее законы и порядки, ему нелегко, почти мучительно было признаваться в этой своей зависимости, несамостоятельности.

— Ну, это уж мы как-нибудь устроим, — облегченно сказала Татьяна Степановна. — Если, например, в следующее воскресенье до обеда… вы сможете?..

— Смогу, — сказал Новиков.

Теперь уж если он и жалел о чем-то, так лишь о том, что придется ждать целую неделю.

— Вы даже не представляете, как я вам благодарна, — сказала Татьяна Степановна. Она хотела добавить еще что-то, но тут в библиотеку, громко стуча сапогами, ввалились сразу шестеро солдат, и она только кивнула Новикову на прощанье.

Пока Новиков шел от библиотеки до казармы, он успел мысленно повторить весь разговор с женой Ерошина. И теперь, когда он остался один, сомнения опять начали одолевать его.

А что, если это только мамина идея, а сама Надя совсем не склонна принимать какую-либо помощь с его стороны? Не пожелала же она в прошлый раз разговаривать с ним…

Или у нее так быстро меняется настроение?.. «Она у меня — гордый человечек» — так, кажется, сказала Татьяна Степановна. И столько нежности прозвучало тогда в ее голосе, что, казалось, нежность эта невольно передалась и Новикову…

Но не глупо ли чувствовать себя едва ли не влюбленным, когда он даже ни разу не видел эту девушку?

От мысли, что она может оказаться совсем не такой, какой он представлял ее в своем воображении, Новиков испытывал такое чувство, словно над ним нависала угроза вдруг разочароваться в близком человеке…

И знает ли майор Ерошин об этом приглашении? А если не знает, то как отнесется к нему? Что скажет? Впрочем, что ему, Новикову, ломать над этим голову — пусть уж жена Ерошина сама разбирается со своим мужем. В конце концов, Новиков не напрашивался к ним в гости.

Так размышлял Новиков, шагая к казарме. Но в глубине его души, несмотря на все сомнения и колебания, уже возникло праздничное, ликующее чувство, ожидание предстоящей встречи, и оно, это ожидание, волновало, тревожило и радовало его…

В следующее воскресенье в одиннадцать часов утра Новиков уже стоял возле небольшого одноэтажного коттеджа, в котором жили Ерошины. Раньше ему доводилось быть в офицерском городке лишь один раз, когда их взвод присылали сюда расчищать дорогу после снежного заноса. Теперь же он явился в начищенных до блеска сапогах, тщательно выбрившись и пришив свежий, еще ни разу не стиранный подворотничок. Еще накануне, в субботу, сержант Козырев сказал ему: