Борис Никольский - Формула памяти

И эта ее неожиданная мягкость, и явная боязнь причинить ему огорчение тронули Эрика.

— Все-таки мне будет очень горько расставаться с тобой даже не надолго. — Он и не заметил, что повторяет почти те же самые слова, которые так недавно говорила ему она.

— Ничего, Эрик. Я буду думать о тебе. Я буду думать все время… все время… — сказала она, вставая.

В этот день Эрик едва дождался вечера. Ему хотелось слишком о многом сказать Юлии.

Когда он пришел в зимний сад, к месту их условленной встречи, Юлии еще не было. Это сразу встревожило его — он знал, что здесь, на Рузе, точность считается неотъемлемым и естественным свойством человека. Все-таки он подождал десять минут, пятнадцать — ее по-прежнему не было. Он попытался вызвать ее по внутренней телесвязи — никто не отвечал. Значит, ее не было и дома. Он сделал срочный запрос в Информационный Центр, ему ответили, что в данный момент местонахождение Юлии неизвестно. Это был редкий случай — чтобы в Информационном Центре произносили слово «неизвестно». Скорее всего, это могло означать только одно: ему не хотели, не считали нужным сообщить, где Юлия. Но почему?

Он вернулся к себе, в свой жилой отсек. Ему казалось: он не сможет уснуть до утра. Однако датчики — все те же вездесущие датчики — бдительно просигнализировали о его состоянии Электронной Службе Здоровья. Эрик слышал, как мягко включился и заработал маленький излучатель над его кроватью. Через несколько минут он уже крепко спал.

За завтраком Юлия не появилась. На этот раз в Информационном Центре на запрос Эрика ответили: она находится на предполетной подготовке. Но отчего тогда она сама ни слова не сказала ему об этом? Наоборот, она даже шутила: мы еще успеем надоесть друг другу. И внезапно исчезла, не предупредив, не простившись. Эрик попытался было связаться с Центром Предполетной Подготовки. Там не отвечали. Одна странность следовала за другой. И окончательно Эрик был сбит с толку, когда после двух дней метаний, поисков, напрасных запросов, бесполезных попыток связаться с Юлией по каналам телесвязи он вдруг услышал от своего товарища по работе, что тот будто бы видел Юлию накануне в зоне отдыха. Причем ему показалось: она то ли была расстроена чем-то, то ли просто очень устала. После работы Эрик бросился в зону отдыха, словно мог надеяться все еще застать ее там. Переход в зону отдыха оказался перекрыт. Сколько ни давил Эрик на кнопку, окруженную приветливой вязью слов: «Пожалуйста, проходите, зона отдыха приветствует вас!» — двери не раздвигались. Потом вспыхнула надпись: «В зоне отдыха отмечены колебания температуры. Выходить не рекомендуется». «Не рекомендуется» — на здешнем языке означало: «нельзя», «строжайше запрещено».

Опять Эрик вернулся в свое жилище ни с чем. Юлия словно бы ускользала от него. И мощная информационная служба, и телесвязь, охватывающая всю планету, и его собственная энергия — все оказывалось бессильно перед стечением обстоятельств.

Кажется, он начал наконец понимать, что это означает. Нет, он не решался еще в это верить, но догадка уже обожгла его.

Все, что происходило сейчас с ним, могло означать лишь одно — где-то там, во всесильном электронном мозгу принято решение: его контакты с Юлией нежелательны.

Да, он не мог не знать: все, в чем сомневался он последнее время, что говорил Юлии, как вел себя, — все это постепенно собиралось, накапливалось, аккумулировалось там, в тайная тайных Единой Системы, в ее электронных блоках, сопоставлялось, анализировалось, проектировалось в будущее. Будто раскачивались невидимые весы, на одну чашу которых были брошены все его недостатки, разъедающие душу сомнения, непозволительные разговоры, а на другую — легли достоинства Юлии, ее молодость, ее чистота, ее неколебимая вера в Принцип Высшей Рациональности… И вот решение принято, приговор вынесен. Такие решения службами Единой Системы никогда не выносились слишком поспешно, любая ошибка, считалось, должна быть исключена. Но уж если выносились…

Эрик почувствовал, как замерло, похолодело его сердце. Но тут же, по-видимому, сработал биостимулятор, и он ощутил, что сердце опять бьется в привычном ритме.

Нет, ни ему, ни Юлии ничто не угрожало. Более того — Эрик знал, что никто никогда ни единым словом не выразит недовольства его разговорами с Юлией или его поступками, его поведением. Никто прямо не обвинит его. Это считалось бы оскорбительным для человеческого достоинства.

Нет, не произойдет ничего, что бы могло оскорбить, унизить или хотя бы обидеть его или Юлию. За это он мог быть спокоен. Но в то же время он знал: если решение действительно принято, если приговор о том, что «контакты нежелательны», уже вынесен, отныне их жизнь, его и Юлии, по неким, неведомым им законам будет складываться так, что они уже не увидятся больше никогда. Впрочем, может быть, и увидятся, если наступит такое время, когда Единая Система придет к выводу, что контакты уже не составляют ни для кого никакой опасности…

Как раз во время одной из последних встреч у них с Юлией зашел разговор именно об этом. Как будто уже предчувствовал тогда Эрик, что ждет их в недалеком будущем.

— …И здесь, и здесь, — в самом сокровенном человеческом — в любви! — мы не свободны в своем выборе! — с горькой запальчивостью говорил он. — Стоит только одному человеку потянуться к другому, ощутить, что тот, другой человек, ему дорог, как соответствующие службы Единой уже начинают перетряхивать твое прошлое, твою наследственность, анализировать генную и психологическую совместимость или же несовместимость, начинают вычислять, подсчитывать, сопоставлять! И от их, только от их конечного слова зависит твоя судьба! Ну разве это не насилие?

— Да отчего же насилие? — отвечала ему Юлия со своей обычной спокойно-терпеливой рассудительностью. — У нас нет насилия. Просто жизнь у этих людей так сложится, что им придется расстаться друг с другом. В силу объективных причин. Только и всего. А разве раньше было по-другому? В те давние времена на Земле, о которых ты так любишь вспоминать? Разве тогда сплошь и рядом не бывало так, что любящим приходилось расставаться из-за слепого случая, нелепого недоразумения, из-за дурных характеров, родительских запретов, да мало ли еще из-за чего! Но это еще полбеды. А сколько людей сходились, кажется, лишь для того, чтобы потом мучить друг друга, причинять друг другу страдания, слезы, калечить друг другу жизнь, плодить детей, которые, еще не родившись, уже становились несчастными… Это и есть, по-твоему, свобода выбора?..

— Ты нарисовала слишком мрачную картину, — сказал Эрик. — Человечество всю свою историю пробивалось из мрака невежества, злобы, насилия к разуму, доброте, свету! И вот теперь, когда мы так далеко шагнули вперед, когда именно разум стал нашим богом и нашим знаменем, нас принуждают повиноваться чужой воле, словно маленьких несмышленых детей!