Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

В церкви никого не было, кроме Эрленда, его жены и священников на освещенных хорах. Эрленд искоса взглянул на босые ноги Кристин – каково ей стоять на холодном как лед каменном полу! Ей придется пройти три мили, [81] Норвежская миля составляет около десяти километров. и ее будут сопровождать только их молитвы. Он попытался вознести душу свою к Богу, как не пытался уже много лет.

Кристин была одета в пепельно-серую рясу, подпоясанную веревкой. Эрленд знал, что под рясой у нее надета рубашка из грубой мешковины. Туго повязанный сермяжный платок скрывал ее волосы.

Когда они вышли из церкви на утреннее солнце, их встретила служанка с ребенком. Кристин села на какие-то бревна. Повернувшись спиной к мужу, она стала кормить мальчика грудью, чтобы он наелся досыта, прежде чем она тронется в путь. Эрленд стоял не шевелясь немного в стороне – он был бледен, и щеки у него похолодели от волнения.

Священники вышли немного позднее – они снимали с себя облачение в ризнице. Они остановились около Кристин. Отец Эйлив вскоре пошел по направлению к усадьбе, а Гюннюльф помог Кристин хорошенько подвязать ребенка на спину. В мешке, висевшем на шее Кристин, был золотой венец, деньги и немного хлеба и соли. Она взяла в руки посох, низко присела перед священником и тихо двинулась на север по тропинке, которая шла вверх через лес.

Эрленд продолжал стоять, лицо его смертельно побледнело. И вдруг пустился бежать. К северу от церкви было несколько высоких пригорков, поросших редкой травой и объеденной порослью можжевельника и березок, – там обычно паслись козы. Эрленд взбежал на пригорок, – отсюда он еще некоторое время мог видеть Кристин, пока та не скрылась в лесу.

Гюннюльф медленно стал подниматься вслед за братом. Священник казался таким высоким и темным в ясном утреннем свете. Он тоже был очень бледен.

Эрленд стоял с полуоткрытым ртом, слезы струились по его бледным щекам. Вдруг он рванулся, упал на колени, потом повалился ничком, головой вперед, в невысокую траву и лежал, рыдая и рыдая, да рвал вереск своими длинными загорелыми пальцами.

Гюннюльф стоял неподвижно. Он смотрел на рыдающего мужчину, потом поглядел вдаль, на лес, где исчезла женщина.

Эрленд приподнял голову:

– Гюннюльф… Разве так надо было, что ты наложил на нее это?..

– Разве так надо было?.. – спросил он снова. – Неужели ты не мог разрешить ее?

Гюннюльф не отвечал. Тогда он опять принялся говорить:

– Ведь я-то же исповедался и искупил грех. – Он сел. – Той я купил тридцать месс, и ежегодное поминовение, и могилу в освященной земле, – я исповедался в грехе перед епископом Хельге и ходил к святой крови в Шверин. Разве это немножко не помогло бы Кристин?

– Хоть ты все это сделал, – сказал тихо священник, – принес к Богу разбитое сердце и примирился с ним, ты все же понимаешь, что следы греха твоего здесь, на земле, все равно ты должен будешь годами стараться изгладить. Что ты причинил своей нынешней супруге, когда втянул ее сперва в распутную жизнь, а потом в человекоубийство, того ты не можешь исправить, это только Бог может. Молись, чтобы он простер над ней свою руку в этом ее путешествии, где ты не можешь последовать за нею и защитить ее. И не забудь, брат, сколько вы оба будете жить, что ты видел, как твоя жена вышла вот так со двора твоего – больше ради твоих грехов, чем ее собственных.

Немного погодя Эрленд сказал:

– Я поклялся Богом и моей христианской верой, прежде чем я похитил ее честь, что никогда у меня не будет другой жены, а она обещала, что не возьмет другого мужа, пока мы живем на земле. Сам ты говорил, Гюннюльф, что тогда брак свершен перед Господом: тот, кто после вступит в другой брак, в глазах его станет жить в блуде. Но раз так, не было распутством то, что Кристин стала моей…

– Не то грех, что ты жил с нею, – сказал священник, помолчав. – Если бы это могло произойти так, чтобы ты не нарушил другого права. Но ты вовлек ее в греховное восстание против всех, кого Бог поставил над этим ребенком, и под конец навлек на нее кровавый грех. И ведь в тот раз, когда мы говорили об этом, я сказал и другое: для того церковь установила законы о браке, чтобы могло быть оглашение и чтобы мы, священство, не могли бы венчать против воли родных. – Он опустился на землю, сложил руки на одном колене и вперил неподвижный взгляд вдаль, через освещенный по-летнему поселок, где маленькое озерко отливало синевой в глубине долины.

– Тебе следовало бы самому знать, Эрленд: густые заросли терновника и крапивы насадил ты вокруг себя… Как же мог ты привлечь к себе молодую девушку так, чтобы она не ободралась в кровь и не причинила себе ран?..

– Ты стоял за меня не один раз, брат, в те дни, когда я жил с Элиной, – тихо промолвил Эрленд. – Я никогда не забуду тебе этого…

– Пожалуй, едва ли бы я это сделал, – отвечал Гюннюльф, и голос его задрожал, – если бы мог подумать, что ты не пожалеешь чистой и достойной девушки – ребенка по сравнению с тобой!

Эрленд не отвечал. Гюннюльф спросил тихо:

– Тогда, в Осло… Задумывался ли ты когда-нибудь над тем, что станется с Кристин, если она окажется с ребенком… еще когда она жила в монастыре? И была нареченной невестой другого… А ее отец – гордый и дорожащий своею честью человек… Все ее родичи – люди знатного происхождения, непривычные переносить срам…

– Поверь, я задумывался над этим… – Эрленд отвернулся. – Мюнан пообещал поддержать Кристин… Я об этом ей тоже говорил…

– Мюнан! Как у тебя хватило духу беседовать с таким человеком, как Мюнан, о чести Кристин?

– Он не такой, как ты думаешь, – отрезал Эрленд.

– А тут еще наша родственница фру Катрин. Ведь не собирались же вы везти Кристин в какую-нибудь из его усадеб, где живут его любовницы…

Эрленд ударил кулаком по земле так, что разбил в кровь суставы пальцев.

– Сам дьявол заботится о муже, когда жена ходит исповедоваться к его брату!

– Она мне не исповедовалась, – сказал священник, – да я и не духовник ее. Она жаловалась мне в своем горьком страхе и терзании… А я пытался помочь ей и преподать ей такой совет и такое утешение, которые казались мне наилучшими.

– Ну хорошо! – Эрленд вскинул голову и взглянул на брата. – Я сам знаю… Я не должен был делать этого… Позволять ей приходить ко мне в дом Брюнхильд…

Священник некоторое время сидел онемев.

– В дом Брюнхильд Мухи?..

– Да! Разве она не говорила тебе этого, раз уж рассказывала все?

– Тяжело будет Кристин и на исповеди рассказать такие вещи о своем законном супруге, – сказал священник немного погодя. – Мне кажется, она скорее умерла бы, прежде чем упомянуть об этом в другом месте… – Гюннюльф некоторое время сидел молча, потом сказал сурово и запальчиво: – А если ты, Эрленд, считал, что ты перед лицом Бога ее супруг, который должен охранять и оберегать ее, тогда твой проступок кажется мне еще худшим! Ты заманивал ее в рощи и сараи, ввел ее через порог блудницы. И в конце концов повез к Бьёрну, сыну Гюннара, и к фру Осхильд…