Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Она не хотела, возвратившись в холодную, темную горницу, лечь в постель, согретую телом спящего мужа. Она знала, что все равно всю ночь не сомкнет глаз…

Она знала: ее супруг вовеки не услышит из ее уст ни одного слова укора за свое поведение. Это так же верно, как то, что она дочь своего отца. Она помнит, какой обет дала в те дни, когда молила Всевышнего и всех святых заступников о спасении жизни Эрленда…

Вот она и бродит как неприкаянная в этой колдовской ночи, чтоб отвести душу в тот миг, когда чувствует, что готова нарушить клятву…

Сидя на камне, она предавалась знакомым горестным мыслям. Призывала на помощь другие знакомые мысли – шаткие оправдания Эрленду…

Он ведь не требовал этого от нее. Не возложил на нее ни крупицы того бремени, какое она добровольно взвалила на свои плечи. Он только прижил с ней семерых сыновей. «О моих семи сыновьях я сам позабочусь, Арне…» Одному Богу ведомо, о чем он думал, произнося эти слова. Вернее всего – ни о чем не думал, просто сболтнул.

Эрленд не просил ее вернуть былой достаток и блеск его усадьбе в Хюсабю. Он не просил ее не щадя жизни своей бороться за его спасение. С горделивым спокойствием вельможи взирал он на то, как разоряют его имение, как угрожают его жизни, как отнимают все, чем он владел. Ни кола ни двора не осталось у него, но он встретил свое несчастье горделиво и невозмутимо, и по-прежнему горделиво и невозмутимо разгуливал он теперь по усадьбе ее отца, точно заезжий гость…

Но ведь все то, что принадлежит ей, принадлежит по праву и ее сыновьям. Им по праву принадлежат пот ее и кровь, все силы души ее и тела. А стало быть, и усадьба, и она сама имеют право на ее сыновей…

Конечно, у нее не было нужды самой ехать на сетер, точно какой-нибудь скотнице. Но дома, в усадьбе, что-то неотступно точило и снедало ее, так что минутами ей казалось, будто она вот-вот задохнется. К тому же она желала доказать самой себе, что ей под силу любая работа, какую выполняют простые крестьянки. В трудах и заботах прошел каждый день и каждый час ее жизни с той поры, как она молодою женой вошла в дом Эрленда, сына Никулауса, и увидела, что тут должно положить все силы, чтобы спасти наследство для ребенка, которого она носит под сердцем; коли этого не может сделать его отец, стало быть, должна сделать она сама. Вот почему она хотела теперь убедиться, что, если понадобится, она в силах своими руками выполнить любую работу, которую поручала в былые дни своим служанкам и батрачкам. Тот день, когда, кончив сбивать масло, она почувствовала, что у нее впервые уже не ломит поясницу, был радостным днем в ее жизни. И радостно было ей в то утро, когда она сама ходила выпускать скот из загона; коровы за лето стали гладкими, тучными, и, когда на заходе солнца она скликала стадо, возвращавшееся с пастбища, ей показалось вдруг, что бремя на ее душе стало чуть-чуть легче. Она утешалась, глядя, как трудом ее собственных рук наполняются закрома, и ей казалось тогда, что она расчищает новину, на которой суждено возродиться благоденствию ее сыновей.

Йорюндгорд был богатой усадьбой, однако не столь богатой, как она полагала раньше. А Ульв был чужаком в долине. Он то и дело попадал впросак и тотчас терял терпение. По местным представлениям, обитатели Йорюндгорда никогда не знали недостатка в сене: им принадлежали заливные луга вдоль реки и на островах. Но сено это было намного хуже того, к какому Ульв привык в Трондхеймской области. Он не мог примириться с тем, что в него надо добавлять такую пропасть мху, листьев, вереску и ботвы, как это делали жители долины…

Ее отец как свои пять пальцев знал каждый клочок их усадьбы, он обладал мудрым опытом землепашца, которому ведомы все причуды солнца и ветра в родном краю, который знает, как примет каждый участок земли засуху и половодье, помнит родословную каждого животного: ведь он сам спаривал, кормил, выхаживал и продавал скот поколение за поколением. Вот этот-то опыт и нужен был здесь теперь. Она еще не знала так своей родной усадьбы. Но она хотела узнать – и хотела, чтобы узнали сыновья…

Однако Эрленд никогда не требовал этого от нее. Он взял ее в жены не для того, чтобы обречь ее на труд и заботы. Он взял ее в жены, чтобы она спала в его объятиях. А потом в урочный час на свет появлялось новое дитя и требовало места в ее объятиях, у ее груди, доли в ее тревогах…

Кристин застонала сквозь стиснутые зубы. Она сидела на камне, дрожа от холода и гнева.

«Pactum serva» – на норвежском языке эти слова означают: «Храни верность договору».

Это случилось тогда, когда Арне, сын Яввалда, и брат Лейф из монастыря в Нидархолме приехали в Хюсабю, чтобы перевезти в Нидарос имущество, принадлежащее ей и детям. Эрленд и в тот раз предоставил ей улаживать все дела, а сам уехал в Нидархолмский монастырь. Она остановилась в городской усадьбе, которая теперь перешла во владение монахов, – и Арне, сын Яввалда, поселившись на том же дворе, помогал ей советом и делом. Об этом просил его в письме Симон.

Арне отнесся к поручению Симона так, словно речь шла о спасении его собственного достояния. Приехав в город, он в первый же вечер вызвал в конюшню ее и фру Гюнну из Росволда, которая привезла в Нидарос обоих малышей. Семь лошадей по выбору – люди хотели поступить с Эрлендом, сыном Никулауса, по справедливости и не стали возражать, когда Арне объявил, будто каждый из старших пяти сыновей хозяина Хюсабю имел собственную верховую лошадь и еще две принадлежат хозяйке и ее личному слуге. Арне взялся представить свидетелей, которые слышали, как Эрленд подарил своему сыну Никулаусу испанского жеребца Сутена, – хотя все понимали, что Эрленд говорил это в шутку. Самому Арне эта длинноногая скотина была совсем не по сердцу, но он знал, что Эрленд души не чает в жеребце…

Арне очень горевал, что пришлось отдать парадные доспехи Эрленда: огромный шлем и меч с золотой насечкой; правда, они годились только для турнира, но стоили уйму денег. Зато Арне выторговал епанчу Эрленда из черного шелка с вышитым красным львом. А английские боевые доспехи он потребовал для Никулауса. Арне утверждал, что других таких великолепных доспехов не сыскать во всем норвежском королевстве – знаток оценит их с первого взгляда. Правда, они уже не раз побывали в деле – еще бы, ведь Эрленд пускал в ход оружие куда чаще, чем другие сыновья рыцарей в нынешние времена…

Арне любовно поглаживал каждый доспех: шлем, наплечники, наручи, поножи, стальные рукавицы из тончайших пластинок, нагрудные латы и кольчугу, легкую, удобную и удивительно прочную. А меч! У него была обыкновенная стальная рукоятка, и кожаная перевязь уже стерлась, но такой клинок воистину диковинка…