Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Но время шло, и вскоре обнаружилось, что слабое зрение мешает Бьёргюльфу сопровождать отца в поездках наравне с другими сыновьями, и сам Бьёргюльф стал молчаливей и сдержанней с отцом, и тогда все переменилось. Отныне Эрленд как будто даже немного робел перед этим сыном. Кристин спрашивала себя иногда, не обвиняет ли в душе Бьёргюльф отца за то, что тот пустил по ветру их благосостояние и при своем падении увлек за собой в пропасть будущность сыновей, и уж не понял ли, не почувствовал ли это Эрленд. Во всяком случае, из всех сыновей Эрленда только один Бьёргюльф не смотрел на отца со слепой любовью и не испытывал безмерной гордости оттого только, что вправе был звать его отцом.

Однажды двое младших сыновей обратили внимание, что отец читает утром Псалтырь и сидит на хлебе и воде. Они спросили, почему он это делает, – день ведь сегодня не постный. Эрленд ответил, что замаливает свои грехи. Кристин знала, что эти посты были наложены на Эрленда еще тогда, когда он нарушил супружеские обеты, согрешив с Сюннивой, дочерью Улава, и что, во всяком случае, старшим сыновьям это известно. Ноккве и Гэуте как будто оставили без внимания слова отца, но, взглянув на Бьёргюльфа, Кристин увидела, что юноша, близоруко вглядываясь в стоящую перед ним чашу с едой, неприметно улыбается, – так, бывало, улыбался Гюннюльф, когда Эрленд ни с того ни с сего начинал вдруг хорохориться. Матери стало не по себе…

А теперь Эрленд повсюду таскал за собой Ноккве. И юноша, казалось, всеми корнями сердца прирос к отцу. Ноккве прислуживал Эрленду, как молодой оруженосец своему господину и повелителю: он никого не подпускал к отцовскому коню, содержал в порядке сбрую и оружие, пристегивал Эрленду шпоры и выносил ему шапку и плащ, когда отец уезжал со двора. За столом он сидел справа от Эрленда, наполнял ему кубок и нарезал мясо и хлеб. Эрленд иногда посмеивался над учтивостью и внимательностью Ноккве, однако они ему льстили, и мало-помалу он безраздельно завладевал старшим сыном.

Кристин видела, что Эрленд совсем забыл, какие усилия прилагала она к тому, чтобы вымолить хоть частицу отцовской любви для этого ребенка. И Ноккве забыл, как в свои младенческие и отроческие годы он чуть что бежал к матери, ища у нее совета и утешения во всех своих горестях. Он всегда был ласков с Кристин, даже и теперь, но она чувствовала, что чем старше он становится, тем больше отдаляется от матери и всех ее забот. У Ноккве не было ни малейшей склонности к тому, о чем ей приходилось думать денно и нощно. Он никогда не противился, если она поручала ему какую-нибудь работу. Но он был на диво неуклюж и нерасторопен, когда речь шла о том, что можно назвать крестьянским трудом, – он брался за дело нехотя и с ленцой и ничего не доводил до конца. Матери часто казалось, что он во многом напоминает своего умершего сводного брата Орма – даже внешним видом похож на него. Только Ноккве был крепок и здоров, ловок в танцах и играх, метко стрелял из лука и неплохо владел другими видами оружия, да к тому же был прекрасный наездник и отличный лыжник. Кристин как-то заговорила об этом с крестным отцом Ноккве, Ульвом, сыном Халдора. И тот сказал ей:

– Никто не потерял столько от неразумия Эрленда, сколько этот твой сын. Потому что во всей Норвегии не сыщешь в наши дни юноши, из которого мог бы выйти такой рыцарь и военачальник, как из Ноккве.

Но мать понимала, что Ноккве никогда не задумывается над тем, что отец погубил его будущность.

Меж тем в Норвегии опять настали смутные времена, и по поселкам в долине вновь поползли слухи, иногда похожие на истину, а иногда совсем неправдоподобные. Вельможи на юге и западе страны, а также в Опланде были очень недовольны правлением короля Магнуса: передавали, будто они даже открыто грозили взяться за оружие, поднять простонародье и принудить Магнуса, сына Эйрика, править согласно их воле и советам, в противном случае они-де изберут королем юного Йона, сына Хафтура, из Сюдрхейма, – его мать, фру Агнес, была дочерью блаженной памяти короля Хокона. О самом Йоне упоминали лишь мимоходом; по слухам, душой всего заговора был его брат Сигюрд, а правой рукой Сигюрда – Бьярне, сын Эрлинга, сына Видкюна; люди говорили, будто Сигюрд пообещал, что Йон, став королем, возьмет за себя одну из сестер Бьярне, потому что дочери Эрлинга из Гиске тоже вели свою родословную от норвежских королей. Рассказывали, будто Ивар, сын Огмюнда, когда-то вернейшая опора короля Магнуса, перешел теперь на сторону молодых вельмож, а с ним и многие другие знатнейшие и богатейшие в стране мужи, а сам Эрлинг, сын Видкюна, и епископ Бьёргвинский будто бы втайне поддерживают их.

Кристин пропускала эти толки мимо ушей; она с горечью думала, что они с Эрлендом стали теперь мелкой сошкой и дела государственные их не касаются. Однако минувшей осенью она все-таки при случае расспросила кое о чем Симона, сына Андреса, и ей было известно, что тот, в свою очередь, обсуждал это с Эрлендом. Но Кристин почувствовала, что Симон неохотно высказывается об этих делах – может быть, потому, что не одобряет участие братьев в опасных умыслах, – Гюрда, во всяком случае, в них втянули родичи его жены. А кроме того, Симон, должно быть, опасался, что эти разговоры будут неприятны Эрленду, который по рождению имел право занимать место среди мужей, решающих судьбу Норвежского королевства, пока несчастье не закрыло ему доступ в круг равных ему людей.

Но Кристин догадывалась, что Эрленд обсуждает все новости со своими сыновьями. Однажды она услышала, как Ноккве сказал:

– Если эти вельможи, отец, добьются своего у короля Магнуса, неужто у них хватит низости не возбудить вновь ваше дело перед королем и не принудить его исправить учиненную вам несправедливость?

Эрленд только засмеялся в ответ, а сын продолжал настаивать:

– Вы первый указали им путь и напомнили, что у знатных норвежцев испокон веку не в обычае было тихо сидеть по своим углам и безропотно сносить королевское самоуправство. Вы лишились из-за этого своего родового имения и ленных прав, а те, кто замышлял вместе с вами, вышли сухими из воды – вам одному пришлось поплатиться за всех…

– Тем больше у них причин забыть обо мне, – смеясь, сказал Эрленд. – Вдобавок Хюсабю заложено архиепископству. Сдается мне, что господа члены совета не станут докучать просьбами бедняге-королю, который сидит без гроша, чтобы он выкупил мое поместье…

– Король Магнус – ваш родич, отец, как, впрочем, и Сигюрд, сын Хафтура, и большинство других именитых мужей совета, – пылко возразил Ноккве. – Они покроют себя вечным позором, если предадут благороднейшего из норвежцев, который с честью пронес свой щит до самых северных рубежей королевства, очистил Финнмарк и побережье Гандвикского моря от врагов Божьих и королевских… На них ляжет тогда пятно бесчестья…