Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Кристин бросила взгляд на свои руки, лежавшие на косяке окна. Они были шершавые и жесткие, загорели по самые локти, и на них выступали твердые, как дерево, желваки мускулов. Когда она была молода, дети высасывали из нее молоко и кровь, пока не пропал и след девической свежести и мягкости линий. А потом тяжелый труд ежедневно уносил частицу красоты, которая обличала в ней дочь, жену и мать мужей благородного происхождения: узкие белые пальцы, полные изящные руки, нежные краски лица, которое она заботливо защищала от солнца полотняной повязкой и протирала специально приготовленными снадобьями. Но теперь Кристин уже давно равнодушно относилась к тому, что под лучами палящего солнца ее взмокшее от тяжелой работы лицо покрывается загаром, словно у простой крестьянки.

Только волосы сохранила она от своей девичьей красоты. Они были все такие же роскошные и золотистые, хотя она редко улучала время, чтобы вымыть и расчесать их как следует. Вот и теперь она уже трое суток не расплетала толстой растрепанной косы, которая спускалась ей на спину.

Кристин перебросила косу на грудь и, распустив волосы, тряхнула ими – они и теперь окутывали ее, как плащом, и спускались ниже колен. Она нашла в шкатулке гребень и принялась осторожно расчесывать волнистые пряди, поеживаясь от утреннего холодка, проникавшего через окно, у которого она сидела в одной рубашке.

Приведя в порядок волосы и заплетя их в тугую тяжелую косу, она приободрилась, бережно взяла на руки Мюнана, положила его в супружескую кровать у самой стенки, а потом неслышно скользнула между ним и мужем. Прижав к себе своего младшенького, поудобней устроила его головку у себя на плече и погрузилась в сон…

В это утро Кристин проснулась позже всех; когда она открыла глаза, Эрленд с сыновьями давно уже встали.

– Да ты никак украдкой сосешь свою мать? – спросил Эрленд, обнаружив, что Мюнан спит рядом с матерью.

Малыш обиделся, выбежал на галерею, перебрался через перила и полез по резному выступу одной из балок, поддерживавших галерею: он решил доказать, что он взрослый мужчина.

– Прыгай! – крикнул со двора Ноккве; он на лету подхватил младшего брата, перевернул его вниз головой, а потом бросил Бьёргюльфу – и старшие братья стали перекидывать друг другу малыша, который хохотал и визжал одновременно.

Но когда на следующий день Мюнан стал хныкать, оттого что лопнувшая тетива хлестнула его по пальцам, близнецы схватили его, укутали в одеяло и отнесли на материнскую кровать; рот они ему заткнули куском жеваного хлеба, причем таким огромным, что малыш едва не задохнулся.

Домашний священник Эрленда в Хюсабю обучал трех его старших сыновей книжной премудрости. Все трое не отличались прилежанием, но были понятливы, а так как вдобавок их мать, которую в детстве тоже учили грамоте, следила, чтобы сыновья не ленились, они достигли весьма изрядных успехов.

В тот год, когда Бьёргюльфу и Никулаусу пришлось вместе с отцом Эйливом жить в монастыре на Тэутре, оба отрока, как выражался священник, с большим рвением сосали груди Госпожи Науки. Наставником их был глубокий старец-монах, который всю свою жизнь с усердием пчелы по крупице собирал знания из книг, латинских и норвежских, какие попадались ему в руки. Отец Эйлив сам был большой охотник до книжной науки, но за годы, проведенные в Хюсабю, ему редко представлялся случай удовлетворить свое пристрастие к ученым занятиям. Соседство достопочтенного брата Аслака было для него все равно что тучное горное пастбище для изголодавшегося стада. И оба мальчика, которые в монастыре ни на шаг не отходили от своего домашнего священника, раскрыв рот следили за ученой беседой своих наставников. Обрадованные этим, брат Аслак и отец Эйлив решили насытить две юные души сладчайшим медом книжных сокровищ монастыря, которые брат Аслак сам приумножил бесчисленными списками и извлечениями из наиболее интересных книг. И вскоре мальчики достигли таких успехов, что монаху почти не приходилось обращаться к ним на норвежском языке, а когда за ними приехали родители, Ноккве и Бьёргюльф уже бойко и довольно правильно отвечали своему учителю по-латыни.

Братья старались и в дальнейшем поддерживать эти познания. В Йорюндгорде было много книг; пять принадлежали еще Лаврансу, из них две при разделе наследства достались Рамборг, но она никогда не стремилась учиться читать, да и Симон был не настолько силен в грамоте, чтобы получать удовольствие от чтения, хотя вообще-то умел разбирать писаное и даже в случае надобности мог составить письмо. Три книги были собственностью родителей Эрленда, и он подарил их Кристин вскоре после свадьбы, да еще одну книгу она получила в дар от Гюннюльфа, сына Никулауса; он специально для своей невестки заказал составить книгу, переписав в нее Житие и чудеса святого Улава, Жития некоторых других святых, а также рукопись, содержащую жизнеописание брата Эдвина, сына Рикарда, которую францисканцы из Осло послали папе, чтобы монах был причислен к лику святых. Наконец, еще одну книгу – молитвенник – отец Эйлив подарил Ноккве при расставании. В ту пору Ноккве много читал вслух своему брату. Он читал бегло и очень красиво, чуть нараспев, как учил его брат Аслак; особенно ему нравились сочинения на латинском языке: его собственный молитвенник и одна из книг, принадлежавших Лаврансу, сыну Бьёргюльфа. Но больше всего дорожил он огромной, весьма искусно переписанной книгой, которая передавалась в роду от отца к сыну и, по преданию, принадлежала когда-то их знаменитому родичу, епископу Никулаусу, сыну Арне.

Кристин очень хотела, чтобы и ее меньшие сыновья также усвоили начатки знаний, какие подобают людям высокого происхождения. Но осуществить это оказалось делом нелегким: отец Эйрик был слишком стар, а отец Сульмюнд разбирал только те книги, которыми пользовался при богослужении; да к тому же он сам не понимал многое из того, что было в них написано. Правда, Лавранс иной раз вечером подсаживался к Ноккве и просил старшего брата показать ему буквы на восковой дощечке, но трое других братьев не изъявляли ни малейшей охоты учиться грамоте. Однажды Кристин взяла норвежскую книгу и попросила Гэуте, чтобы он показал ей, много ли у него сохранилось в памяти из того, чему его обучал в детстве отец Эйлив, но Гэуте, кое-как разобрав три слова, запнулся на первом же знаке, который заменял несколько букв разом, и со смехом отбросил книгу, заявив, что эту премудрость ему никогда не осилить.

Однако именно по этой причине как-то вечером в разгар лета в Йорюндгорд явился отец Сульмюнд и попросил Никулауса отправиться с ним в Румюндгорд. Иноземный рыцарь, возвращающийся из Нидароса с празднества Святого Улава, остановился на ночлег в его усадьбе, но ни сам пришелец, ни его слуги ни слова не знают по-норвежски; проводник, который привел их в Румюндгорд, с трудом разбирает отдельные слова из их речи, отец Эйрик хворает; не согласится ли Ноккве пойти к чужеземцу и поговорить с ним по-латыни?