Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Кристин бросилась назад в горницу, не задвинув засова. Она прижалась к печи и дрожа стала ждать.

Эрленд вошел в горницу с топором в руках, а впереди него и следом за ним в горницу ворвалась свора собак. Они тут же обнаружили гостью и залились оглушительным лаем.

Первое, что бросилось ей в глаза, был молодой, горячий румянец, вспыхнувший на его лице. Едва заметное подергивание красивого безвольного рта. Большие глаза, прячущиеся глубоко под дугами бровей…

При виде него у нее пресеклось дыхание. Она заметила давно не бритую щетину на подбородке, заметила, что его спутанные волосы совсем поседели, но это мгновенно вспыхивавшее и бледневшее, как в дни их молодости, лицо… Нет, он был так молод и так прекрасен, точно никакая сила на свете не могла его одолеть…

Он был бедно одет – в грязную, рваную синюю куртку; поверх нее он носил кожаную безрукавку, потертую, выцветшую, с продранными петлями, но при каждом движении она мягко обрисовывала его гибкое, сильное тело. Узкие кожаные штаны лопнули на одном колене и разлезлись по шву на икре другой ноги. Но, несмотря на это, он больше чем когда-либо выглядел потомком рыцарей и воинов. Столько величавого достоинства было во всей его стройной фигуре с широкими, чуть сутуловатыми плечами и длинными гибкими конечностями. Он стоял, слегка отставив ногу, держась одной рукой за пояс, стягивавший его узкую талию, и свободно свесив вдоль тела другую руку, в которой держал топор.

Он отозвал к себе собак и глядел на нее, то вспыхивая, то бледнея, но не произносил ни слова. Молчание тянулось долго. Наконец мужчина нерешительно спросил:

– Ты здесь, ты, Кристин?

– Я хотела посмотреть, как ты живешь, – ответила она.

– Ну вот ты и увидела. – Он окинул взглядом горницу. – Как видишь, я живу недурно, я очень рад, что ты пришла сюда в такой день, когда у меня чисто и прибрано. – Он уловил тень улыбки на ее лице. – А впрочем, может, это ты так прибрала здесь? – добавил он, тихонько засмеявшись.

Он отложил в сторону колун и сел на скамью, откинувшись на край столешницы. Потом лицо его приняло вдруг озабоченное выражение.

– Ты так стоишь… Не случилось ли чего дома… в Йорюндгорде, я хотел сказать? С кем-нибудь из мальчиков?

– Нет. – Теперь была как раз подходящая минута заговорить о цели ее прихода. – Сыновья наши здоровы и благополучны. Но они скучают по тебе, Эрленд. Я для того и пришла… Я пришла просить тебя, Эрленд, вернуться к нам в усадьбу. Нам всем недостает тебя… – Она потупила взор.

– А ты цветешь, Кристин… – Эрленд посмотрел на нее, улыбнувшись уголком рта.

Она вспыхнула, точно он ударил ее по лицу.

– Я не потому…

– О, я знаю, ты пришла не потому, что ты еще слишком молода и прекрасна, для того чтобы коротать свой век вдовой, – подхватил Эрленд оборванную ею фразу. – Только, если я вернусь домой, ничего хорошего из этого не выйдет, Кристин, – сказал он более серьезным тоном. – Я знаю, что Йорюндгорд благоденствует в твоих руках, – тебе во всем сопутствует удача. А я доволен своей жизнью здесь.

– Нашим сыновьям худо оттого… что между нами нет согласия… – тихо ответила она.

– А-а! – протянул Эрленд. – Они еще так молоды, я уверен, что они забудут об этом, как только сами выйдут из детского возраста. Уж признаюсь тебе, – добавил он с легкой улыбкой, – я встречаюсь с ними время от времени…

Ей это было известно, но она почувствовала себя униженной – а он, должно быть, этого и добивался: он предполагал, что она не знает об их встречах. Сыновья тоже не подозревали, что ей это известно. Но она ответила спокойно:

– Значит, ты знаешь, что в Йорюндгорде многое идет совсем не так, как должно…

– Мы никогда не говорим об этом, – ответил он с прежней улыбкой. – Мы ходим вместе на охоту… Но ты ведь, должно быть, устала и проголодалась… – Он вскочил. – И ты все еще стоишь – садись же, Кристин! Нет-нет, сюда, на почетное место, дорогая моя. Ты всегда будешь желанной гостьей в моем доме…

Он принес в горницу молоко и сыр, нашел где-то хлеб, масло и вяленое мясо. Кристин сильно проголодалась, и, главное, ей хотелось пить; но все же у нее кусок не шел в горло. Эрленд ел торопливо и жадно, как всегда, когда рядом не было посторонних, но он быстро насытился.

За едой он рассказал ей о своем житье-бытье. Чета арендаторов, домик которых стоит в низине, обрабатывает его землю и доставляет ему молоко и кое-какую пищу; а остальное он добывает сам, охотясь в горах или занимаясь рыбной ловлей. Но вообще он предполагает вскоре покинуть страну, объявил он вдруг. Он намерен наняться на службу к какому-нибудь иноземному военачальнику…

– Ох, нет! Эрленд!

Он бросил на нее быстрый испытующий взгляд. Но она умолкла. В горнице начало смеркаться – ее лицо и головной платок бледным пятном выделялись на темной стене. Эрленд встал и разжег огонь в печи. А потом уселся верхом на скамью, вполоборота к жене; на его лице и фигуре играл красный отсвет пламени.

И он еще строит такие планы! Ведь ему столько же лет, сколько было ее отцу, когда тот умер. Но с него станется, что в один прекрасный день он осуществит свою прихоть и отправится на поиски новых приключений…

– Ужели с тебя мало того, – в волнении сказала жена, – что ты сбежал из долины, покинув меня и детей? Неужто ты хочешь сбежать от нас в другую страну?

– Кабы я раньше понял, что́ ты думаешь обо мне, Кристин, – спокойно сказал Эрленд, – я еще прежде уехал бы из твоей усадьбы. Но теперь я понимаю, что тебе пришлось немало выстрадать из-за меня…

– Ты ведь знаешь, Эрленд… Ты сказал: твоей усадьбы… Но тебе, супруг мой, по праву принадлежит все, чем я владею… – Она сама почувствовала, как упал ее голос.

– Знаю, – ответил Эрленд. – Но я плохо распоряжался даже своим собственным добром. – Он помолчал немного. – Ноккве… Мне памятно время, когда он должен был родиться… Ты говорила тогда, что ребенок, которого ты носишь под сердцем, сядет когда-нибудь на почетное место в моем доме… Теперь я понимаю, Кристин, это было тяжелым ударом для тебя… Пусть лучше все останется как есть. А мне хорошо и здесь…

Кристин, содрогаясь, оглядела окутанную сумерками горницу – тени заполнили теперь все углы, а языки пламени плясали…

– Не пойму, – произнесла она, чувствуя, что силы ее покидают, – как ты можешь жить в этом доме. Тебе нечем заполнить досуг, ты совсем один – ты бы хоть нанял себе работника…

– Ах, вот как! Ты хочешь, чтобы я сам взялся хозяйничать в здешней усадьбе? – Эрленд засмеялся. – О нет, Кристин. Ты ведь знаешь, из меня никогда не выйдет крестьянина… Тихая жизнь мне не по нраву…

– Тихая жизнь… Уж тут, верно, не занимать стать тишины – в долгие зимние ночи…

Эрленд чему-то улыбнулся, поглядев перед собой каким-то странным, далеким взглядом.