Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

Эрленд пустил коня прямо на них:

– Ах вот как! Вы смели поднять руку на мою жену!.. – Он взмахнул топором и обрушил его на Туре, сына Боргхильд. Удар пришелся крестьянину между лопаток, и он грянулся оземь. Эрленд снова занес топор, но как раз в тот миг, когда он приподнялся на стременах, кто-то пустил в него копьем, угодившим Эрленду в пах. Копье это метнул сын Туре. Сутен взвился на дыбы, забив передними копытами. Эрленд стиснул коленями бока коня, нагнулся вперед и, наматывая поводья на левую руку, вновь поднял топор. Но почти в ту же минуту потерял одно стремя, и кровь ручьем хлынула по его левой ноге. В воздухе засвистели стрелы и дротики… Ульв и сыновья Эрленда с поднятыми секирами и обнаженными мечами ринулись через двор к месту стычки. Тогда один из крестьян ударил копьем жеребца под Эрлендом, и тот, подогнув передние ноги, рухнул на колени, заржав так пронзительно и дико, что на его вопль отозвались кобылы в конюшне.

Эрленд поднялся с земли, широко расставляя ноги. Опершись о плечи Бьёргюльфа, он перешагнул через коня. Подоспевший Гэуте подхватил отца с другой стороны.

– Прикончите его, – попросил Эрленд, взглянув на коня, который опрокинулся на бок с кровавой пеной на губах и, далеко вытянув шею, яростно бил копытами. Ульв, сын Халдора, исполнил просьбу своего родича.

Крестьяне расступились. Двое из них понесли Туре, сына Боргхильд, к дому управителя, а один из слуг епископа отвел туда же своего раненого товарища.

Кристин выпустила из объятий Лавранса, который тем временем очнулся, и теперь мать с сыном стояли, ухватившись друг за друга. Она не понимала еще, что произошло: слишком скоро все совершилось.

Сыновья повели было отца к жилому дому, но он воспротивился:

– Туда я не хочу… Не хочу умирать там, где умер Лавранс…

Рванувшись к мужу, Кристин обвила руками его шею. Ее застывшее лицо растопилось вдруг, искаженное воплем, – так от брошенного камня раскалывается корка льда.

– Эрленд! Эрленд!

Эрленд слегка наклонил голову, коснувшись щекой ее щеки, и так постоял несколько мгновений.

– Отведите меня в старый стабюр, сыны мои, – сказал он. – Я хочу лежать там…

Мать и сыновья наскоро приготовили постель на чердаке старого стабюра и сняли с Эрленда одежду. Кристин перевязала ему раны. Кровь толчками струилась из раны в паху; другая стрела поразила Эрленда под левую грудь, но эта рана почти не кровоточила.

Эрленд положил руку на голову жены:

– Меня ты не сумеешь исцелить, моя Кристин…

Она в отчаянии подняла на него взор, задрожав с головы до ног. Она вспомнила: так говорил и Симон, и то, что Эрленд повторил теперь его слова, показалось ей самым страшным предзнаменованием.

Его уложили в постель, на груду взбитых подушек и перин, приподняв его левую ногу так, чтобы унять кровь. Кристин сидела, склонившись над ним. Он взял ее за руку:

– Помнишь, любимая, первую ночь, что мы спали с тобой в этой постели?.. Я не знал тогда, что уже навлек на тебя горе, которое ты таила в сердце своем. И то было не первое горе, которое выпало тебе на долю по моей вине…

Она сжала его руку обеими руками. Кожа на его руке потрескалась, и под узкие обломанные ногти и в морщинки на суставах длинных пальцев въелась грязь. Кристин поднесла его руку к груди, потом к своим губам, орошая ее потоком слез.

– Какие у тебя горячие губы, – прошептал Эрленд. – Я так ждал, так ждал тебя… И так тосковал… А потом решил смириться и прийти к тебе, но тут услышал… Когда мне сказали, что он умер, я понял, что теперь уже поздно…

Кристин ответила, рыдая:

– А я и тогда еще ждала тебя, Эрленд. Я думала, ты придешь хоть раз на могилу сына.

– Тогда ты едва ли встретила бы меня как друга, – сказал Эрленд. – И, Бог свидетель, ты имела на то причину… А какая милая и красивая ты была, моя Кристин, – прошептал он, закрыв глаза.

Она продолжала рыдать, тихо и горестно.

– Но теперь все миновало, – сказал он по-прежнему тихо, – и нам должно простить друг друга, как подобает верующим христианам и добрым супругам… Если только ты можешь…

– Эрленд, Эрленд… – Она упала к нему на грудь, покрывая поцелуями бледное лицо. – Тебе нельзя так много говорить, мой Эрленд…

– Я должен спешить, чтобы сказать все, что хочу, – ответил он. – Где Ноккве? – с тревогой спросил Эрленд.

Ему ответили, что накануне вечером, дознавшись, что младший брат поскакал в Сюндбю, Ноккве вскочил в седло и во весь опор помчался за ним вдогонку. Должно быть, он теперь убивается, что не нашел брата. Эрленд вздохнул, беспокойно шаря руками по одеялу.

Шестеро сыновей окружили его постель.

– Я плохо позаботился о вас, сыны мои, – проговорил отец.

Он закашлялся, тихо и осторожно, – на губах его тотчас же выступила кровавая пена. Кристин отерла ее краешком головной повязки. Эрленд перевел дух.

– Простите меня, коли можете. Никогда не забывайте, славные отроки мои, что мать ваша пеклась о вашем благе каждый день все те годы, что мы прожили с ней в супружестве, и если бывали меж нами несогласия, то лишь по моей вине и оттого, что я дурно заботился о вашем счастье, – она же любила вас больше жизни своей…

– Мы никогда не забудем, – плача, ответил Гэуте, – что всегда почитали вас, отец, первым среди доблестных мужей и вельмож. Мы гордились тем, что зовемся вашими сыновьями, – в дни, когда счастье изменило вам, столь же, сколь в дни вашего могущества.

– Ты судишь по своему неразумию, – ответил Эрленд. Он усмехнулся коротким хриплым смешком. – Однако избави вас Бог походить на меня. Пожалейте свою мать – она и так уже довольно хлебнула горя, с тех пор как повстречалась со мной…

– Эрленд, Эрленд, – рыдала Кристин.

Поцеловав отца в руку и в щеку, сыновья со слезами отошли в сторону и сели на скамье у стены. Гэуте обвил Мюнана за плечи и прижал его к себе; близнецы сидели, взявшись за руки. Эрленд снова вложил свою руку в руку Кристин. Его пальцы были холодны как лед; тогда она натянула на него перины до самого подбородка, а сама продолжала согревать его руку в своей.

– Эрленд, – плача, сказала она. – Господь спаси нас и помилуй… Надобно позвать к тебе священника…

– Да, – слабеющим голосом ответил Эрленд. – Пошли кого-нибудь в Довре за отцом Гуттормом, моим приходским священником…

– Эрленд, он не поспеет, – в ужасе сказала она.

– Поспеет, – живо проговорил Эрленд, – коли Господь явит мне свое милосердие. Потому что я не приму последнее причастие из рук того служителя Божьего, который оклеветал тебя…

– Эрленд… Ради Христа… Не говори так…

Ульв, сын Халдора, выступил вперед и склонился над умирающим:

– Эрленд, я еду в Довре…

– Помнишь ли ты, Ульв, – сказал Эрленд тихим, угасающим голосом, – то время, когда мы с тобой вдвоем покидали Хестнес?.. – Он слабо усмехнулся. – Я поклялся тогда, что буду всю жизнь стоять за тебя как верный друг твой и родич… Но на беду, друг мой Ульв, из нас двоих тебе чаще, чем мне, привелось доказывать делом свою верность… Спасибо… за все… родич…