Лайош Надь - Избранное

Всего несколько дней провел он в терзаниях, потому что неожиданно пришла ему повестка явиться на военные учения. Пакулар числился в запасе, а резервистов иногда вызывали на месячный сбор. Граф Берлогвари, возможно, выхлопотал бы для него освобождение, но повестку выслали раньше на пештский адрес Пакулара, из Пешта она долго шла до Берлогвара, — короче говоря, слишком поздно попала учителю в руки. Был конец июля, учения начинались первого августа, — для хлопот не оставалось времени. Надо было ехать, и Пакулар с радостью покинул усадьбу.

Но его попросили прислать кого-нибудь вместо себя. Толкового, надежного, приличного на вид молодого человека. С Пакуларом расплатились, поблагодарили его за труды, и по приезде в Пешт он тут же стал искать достойного преемника себе, учителя для молодого графа. Среди его друзей подходящих не нашлось. Кто мог бы подойти, имел работу. Один приятель порекомендовал ему студента юридического факультета, Иштвана Надьреви. Надьреви, служивший раньше в адвокатской конторе, оказался как раз без работы, потому что в 1904 году студентов-юристов, желающих практиковаться у адвокатов, было хоть отбавляй. Главным образом из-за бедности Иштвана Надьреви остановил на нем Пакулар свой выбор. Единственная опора своей овдовевшей матери, он вынужден был, как говорили о нем, зарабатывать на жизнь и ей и себе. Впрочем, на дальнейшие поиски репетитора времени не оставалось. Еврей Фёльдеш и гордый своей благородной фамилией Пастели вскоре отказались от предложенного Пакуларом места. Рассчитывать можно было лишь на Надьреви; теперь предстояло поговорить с ним лично; повидав его, убедиться, отвечает ли он главным требованиям графа Берлогвари.

Через одного общего знакомого, Бохкора, Пакулар решил передать Надьреви, что в девять вечера будет ждать его в кафе «Фиуме». До сих пор переговоры вели лишь Пакулар с Бохкором, даже решали судьбу Надьреви,, а тот и не подозревал, что его ждет работа в провинции, в графском поместье, где он будет кататься как сыр в масле.

Бохкор пошел к Надьреви, на улицу Херпад. Был полдень, и он надеялся застать его дома. А не застанет, так подождет, — уж к обеду Иштван непременно вернется. Бохкор радовался, что принесет хорошую весть и поможет другу своему, старому гимназическому товарищу. Дверь открыла мать Надьреви, которая варила обед. Иштвана еще не было дома. Бохкор давно знал эту женщину. Она встретила его с улыбкой, провела в комнату. Квартира находилась на первом этаже четырехэтажного дома, окно единственной полутемной комнаты выходило во двор. Попасть в комнату можно было только через кухню. Бохкор сел на ветхий, продавленный диван и тут же перешел к делу:

— Я нашел для Иштвана прекрасную работу.

Женщина с недоверием улыбнулась. Работа только тогда работа, когда она уже у тебя в руках.

— Он поедет в провинцию, в графское именье.

Улыбка угасла у нее на лице, она испуганно заморгала. В графское именье! Не может быть! Бохкор добрый малый, но большой ветреник. И разве Иштван поедет? Ведь он такой странный. В графское именье! Еще, скажет, того и гляди, что такое место ему не по вкусу.

— Молодого человека, нашего ровесника, надо подготовить к экзаменам.

— К экзаменам, — повторила она.

И, приоткрыв рот, ждала продолжения. Давать уроки, это ее сын умеет. С гимназической скамьи давал он всегда уроки, и всюду им были очень довольны. А вдруг Бохкор не шутит? Графское именье! Боже милостивый! Может, сынок найдет там свое счастье.

Ее мысли словно продолжил Бохкор:

— Если у Иштвана голова на плечах, он поедет и приобретет там связи, которые обеспечат ему будущее.

— Да разве он поедет?

— Почему бы ему не поехать? Он же в своем уме. А если откажется, я, ей-богу, не стану с ним больше разговаривать… Дело-то хорошее: деньги заработает, а тратить там не придется, потому что всем будет обеспечен, значит, домой их привезет. Это на худой конец. А если он понравится графу, его не отпустят. Примут потом на службу в поместье или еще куда-нибудь определят.

— Он не хочет идти служить. Ни за что на свете. Адвокатом, говорит, станет. Независимость хочет сохранить.

— Что ж, пусть станет адвокатом.

— Ох, когда ж это будет? Хватит ли у него упорства на это? И откуда средства взять? Напрасно твержу я, что самое лучшее — спокойная служба. Получаешь себе первого числа каждого месяца приличное жалованье, и пенсия на старости лет обеспечена.

— Я уверен, он поедет в графское именье. А если нет, так мы поколотим его.

— Сколько вас будет? — улыбнулась женщина.

— Вдесятером уж как-нибудь справимся.

— Вдесятером? Ну, это еще куда ни шло. А то ведь здоровый он. Как бык. Мне и глядеть страшно, когда он возится с гирями.

— Долго не идет он. Куда запропастился? Он что, всегда к обеду опаздывает?

— Когда как. Иной раз заявится чуть ли не полпервого и рвет и мечет, если обед еще не готов. А порой лопается терпение, пока его ждешь, да и суп выкипит на пли́те.

Услышав слово «пли́та», Бохкор задумался. Бедняки искажают даже самые обиходные слова. Упорно держатся за эту привычку, словно добровольно несут на себе предательское клеймо неграмотной речи и тем сознательно отделяют себя от богачей, которые пишут «Ню-Йорк», «ретикюль» и избегают говорить «нынче».

— Дождусь его. Непременно дождусь. Можно бы, конечно, оставить вам адрес, но мне хочется знать, что он решит. Я считаю, отказываться ему грех. Ведь он уж несколько недель не ходит в адвокатскую контору.

— Два месяца с лишком. Он-то думает, будто на те гроши, что иногда дает мне, можно вести хозяйство. Платить за квартиру, продукты и все такое. Он в это не вникает. И невдомек ему, что я прикопила маленько денег и беру их понемногу из сберегательной кассы. Не нынче-завтра придет им конец. И все мое добро уже заложено в ломбард. Когда, на что выкупим мы вещи? Ведь не пропадать же им.

Мать Иштвана любила поныть. Вечно терзалась она беспокойством и жаловалась на жизнь. И теперь с надеждой смотрела на Бохкора, точно ждала, что он из собственного кошелька выложит на стол сотню крон.

Бохкор был из богатой семьи, но все-таки имел некоторое представление о бедности и сочувствовал беднякам. Вот и сейчас он внимательно, с участием слушал мать своего приятеля и в самом деле думал: будь у него куча денег, он ссудил бы немного другу. Это надо понимать, разумеется, так: будь у него десять тысяч крон, он одолжил бы сотню. Что ж, и такое намерение свидетельствует о полной готовности помочь ближним.

— К тому же и я работаю, Иштван об этом и знать не знает. Два раза в неделю хожу к одному барину, стираю и глажу ему белье.

Бохкор сочувственно покачал головой. И чуть не рассмеялся. У него мелькнула мысль: а что, если б Надьреви услышал это ее «к одному барину»?