Иван Ольбрахт - Избранное

В двух шагах от толпы слушателей стояли дочери Соломона Фукса. Возле Суры остановился Байниш Зисович.

Он, может, как родственник Фуксов, хоть и дальний, а может, от того, что был должен им, на этом митинге принял сторону реакции.

— Спроси его, Байниш, правда ли, что земной шар вертится? — сказала Сура.

И Байниш тотчас закричал:

— Эй ты, Мошко, или как там тебя! Это правда, что земля вертится?

Часть слушателей, вспомнив колдовство Лейба с полотенцем и горшком, засмеялась. Но большинство было неприятно задето. У Лейба Абрамовича борода ощетинилась, глаза засверкали, и он рванулся от столика. Но студенты удержали его.

Докладчик выпрямился и, вытянув в сторону Байниша указательный палец, патетически воскликнул:

— «И все-таки она вертится!» {262} 262 «И все-таки она вертится!» — слова великого итальянского ученого Галилео Галилея (1564—1642).

Этот плагиат рассмешил его самого; студенты тоже засмеялись его остроте, и через минуту на площадке у ручья смеялись все.

Но оратор поспешил вернуться к своей теме, чтобы хорошенько подготовить то, ради чего он сюда пришел. Он опять заговорил о богатых, которые не хотят никаких перемен и не нуждаются в выходе.

— А для бедных и угнетенных выход есть, — воскликнул оратор и сделал паузу, чтобы дать слушателям возможность приготовиться к тому, что он скажет дальше. — Да, для них выход есть: сионизм!

И он заговорил о сионизме. О Палестине. О новой родине. О равенстве в труде и в достатке. О земле, пусть небогатой, но все-таки обеспечивающей всем работу и приличную жизнь. О земле свободы! Он говорил об этом с вдохновением, весь сияя и страстно жестикулируя, так что воспламенил и себя самого и слушателей.

— Байниш, — шепнула Сура, — мы отойдем, а ты спроси, ест ли он свинину.

И девицы Фукс, как бы прогуливаясь, стали удаляться от толпы. Вот они вышли на дорогу и направились домой.

Но через минуту замедлили шаг, чтобы еще послушать.

— А ты ешь свинину? — раздался голос Байниша.

Слушатели рассердились не на шутку. Поднялся крик. Лейб Абрамович вырывался у студентов, выворачивал им руки, пинал их коленками и кричал не своим голосом:

— Я брошу его в ручей! И этих фуксовых шлюх тоже!

Да, Лейб Абрамович был герой. Настоящий герой. Ради истины он готов был пожертвовать не только жизнью, но и Соломоном Фуксом, лучшим своим заказчиком.

В это время года тень от гор очень рано падает на долину. После того как все ораторы высказались и собрание кончилось, полянским евреям пришлось расходиться по домам в густых сумерках. Люди шли молча, пораженные тем новым, что они узнали, мысленно взвешивая все за и против.

Мама три раза приходила на митинг, смотрела пытливым взглядом, но каждый раз, не дождавшись конца, уходила и теперь опоздала: Ганеле возвращалась домой в компании студентов. Шлойме Кац шел рядом, стараясь коснуться ее руки.

— Почему я с тобой никак не могу поговорить, Ганеле? — грустно спросил он.

— Ты же знаешь, Шлойме: мамочка меня никуда не пускает.

Вот уже часть дороги позади.

— Я так люблю тебя, Ганеле. — И, пользуясь темнотой, он взял ее за руку. — Только о тебе думаю. Одну тебя вижу во сне… Я не могу жить без тебя.

— Я тебя тоже люблю, Шлойме, ты знаешь, — промолвила Ганеле и опустила глаза. — Давно уже. И во сне тебя вижу. Думаю о тебе. Все время думаю, Шлойме. Да что поделаешь?..

— Ганеле! — Он порывисто сжал ее руку.

— Можешь ты прийти к нам и сказать отцу: «Выдайте ее за меня?»

— Могу! — решительно ответил он.

— А кто будет нас содержать? — печально возразила она. И подумала: «Может, твой отец соберет для нас милостыню в Праге, когда у него дома еще шестеро…»

Они молча шли рядом, в темноте держа друг друга за руки и размахивая ими взад и вперед. Собственно, это Ганеле приводила руки в движение, и в этих размахах постепенно замирал ее вопрос и необходимость ответить на него.

Только через минуту Шлойме несмело и уже без всякой надежды спросил:

— А ты не поехала бы со мной в Палестину, Ганеле?

«Ах, какие глупости ты говоришь», — подумала она, но вслух ответила:

— Не знаю. Может быть…

Они подошли к дому Шафара.

— Я пойду! — сказала Ганеле, выдергивая свою руку. — А то мама придет.

— Нет… — с жалобной настойчивостью сказал Шлойме.

Но она сделала несколько быстрых шагов, догнала студентов и подруг и смешалась с ними. А мать в самом деле была уже здесь и старалась рассмотреть в сумерках, с кем идет дочь. Ганеле простилась со всеми, но Шлойме забыла подать руку. Студенты проводили самую красивую девушку деревни и, когда за ней закрывалась дверь, громко крикнули: «Шалом!» [60] Мир тебе! (евр.) Мама приветливо улыбнулась: кричал ли кто-нибудь «шалом» дочерям Фуксов?

Дома отец стал спрашивать Ганеле о митинге.

— Они правы! — сказала девушка, встряхнув кудрями.

Но отец покачал головой:

— Нет, не правы. Земля не вертится. А Лейб — сумасшедший.

Может быть. Но его влияние росло с каждым днем. Он высоко держал голову; устроил еще одно собрание, и в глазах его появился гордый блеск. Его худенькая жена, тихая, молчаливая, стала иногда разговаривать с соседками на улице и даже улыбаться, так что Сура Фукс у себя в лавке язвительно поджимала губы: «Ишь ты, сапожница!» Конечно, у Абрамовича вечно затоптанный пол, а по вечерам стоит такой дым, что детишки на печи во сне захлебываются от кашля чуть не до слез, но разве не возвышает мысль о том, что ты — жена вождя, который поведет когда-нибудь полянцев в обетованную землю? Муж заложил основу организации; теперь у них в доме происходят регулярные собрания, и Лейб выкрикивает:

— Палестина! Земля Отцов! Свобода! Достаток! Счастье! Прочь от нищеты, от эксплуататоров, вырвемся из мрака голета! И если скоро придет мессия, мы встретим его там!

Новым учением было заражено уже полдеревни. Если положение казалось еще не безнадежным, то во всяком случае опасным; ведь когда начинают говорить: «Тут что-то есть», — это уже плохо. И на молитве «Майрив» в синагоге среди евреев разгорались споры.

Одним из немногих, понявших, что происходит что-то скверное, был Соломон Фукс. Он знал по опыту, что общественные дела тесно связаны с частными и что речь тут идет не только об Израиле, но и о нем, Соломоне Фуксе.

Он стал советоваться с влиятельными людьми общины. Поговорил с Мордухаем Иудой Файнерманом. Святой человек поднял указательный палец и с злым лицом строго произнес: «Что-то должно совершиться». А что, не знал.

Ну его к черту, этого старого Мордхе! Он годен только для пейсов, для стрижки и свечей да на то, чтобы преследовать шехтера {263} 263 Шехтер — см. примеч. 184. и бедра! А когда что-нибудь происходит — подымает палец!