Ахмед Танпынар - Покой

«Его святости, Сейиду Мухаммеду аль-Касими-эфенди, сыну ювелира Месуда-эфенди, служителю Запретной мечети, проживающему у ворот Пророка в Священном городе Мекка».

А через несколько страниц под довольно большой таблицей расходов было написано: «Дата назначения нашего благодетеля Нашида-бей-эфенди пятым секретарем приемных покоев Султана».

«Наш благодетель, его светлость Нашид-бей-эфенди, назначенный высочайшим указом на должность пятого секретаря Приемных покоев Его Величества этим утром, соблаговолили сегодня утром отправиться во дворец Его Величества в официальном одеянии на церемонию вступления в должность. Да благословит его в этом Всемогущий Аллах и ниспошлет ему удачу».

В эту минуту в голове у Мюмтаза зазвучали сразу все музыкальные инструменты эпохи султана Абдульмеджида. Ниже следовал бейт, написанный очень толстым каламом [38] Калам — тростниковое перо. и крайне неумелой рукой:

Затем следовал рецепт колдовского зелья, для которого нужно было взять черепаший панцирь, воду из семи колодцев, налитую пятнадцатого числа любого месяца в стеклянную бутылку, сорок зерен граната и в полночь прокипятить эту смесь на огне с шафраном и черным перцем, а затем, перемешав свежесрезанной ветвью черешни, прочитать молитву и выставить на сорок дней на солнце. За рецептом следовал текст молитвы, которую тоже нужно было читать сорок дней и сорок ночей подряд, чтобы становиться невидимым и свободно разгуливать среди людей.

На другой странице красными чернилами было выведено шесть имен, не похожих на имена ни на одном из языков, который Мюмтазу был знаком: Темагисин, Бегеданин, Йесевадин, Вегдасин, Невфена, Гадисин…

Под ними было написано, что если на ночь произнести эти слова, то приснится сон о том, чего желаешь или что задумал совершить. Ниже следовало длинное толкование, как следует читать рукописи на халдейском языке. Мюмтаз тихонько пробормотал:

— Темагисин, Бегеданин, Йесевадин, Вегдасин, Невфена, Гадисин…

Ему было грустно, что он не может рассказать Нуран об этих странных находках. Мюмтаз постоянно рассказывал ей о всяких чудесах. Ему ужасно нравилось сообщать ей всякие небылицы, услышанные им то там то сям, и наблюдать за тем, с каким она всегда сомнением их воспринимает и как логично мыслит. Если бы все это происходило год назад, то Мюмтаз бы непременно сегодня или завтра, во всяком случае, в ближайшую встречу нашел бы какой-нибудь повод и сказал бы, что хочет лечь спать, чтобы проверить нечто интересное; загадав желание и повторив перед сном эти шесть имен, он бы лег спать, а потом непременно поведал бы свой сон. Рассказывая все это, Мюмтаз непременно старался бы сохранить простодушный вид и ни разу не засмеяться. Рассказ был бы передан до самого конца с самым серьезным видом, его прерывали бы только легкие улыбки и изумленные возгласы Нуран, а в конце она бы догадалась, что это шутка, перебила бы его с легкой обидой, открыв тем самым Мюмтазу горизонт сладкой печали, которая иногда длилась часами. А может быть, наоборот, она бы подыграла ему.

Вспоминать сейчас обо всем этом было тяжело.

Подумав об этом, он внезапно остановился. «Почему я насмехаюсь над этими людьми? Можно подумать, что мои муки легче, чем их жизнь, полная массы возможностей сбежать!» Но существовала ли на самом деле эта возможность побега, о котором он думал? Неужели все эти люди тоже жили среди обилия возможностей, о которых говорили им рукописи и книги? А если так — разве он сам не сбегает куда-то? Разве уже то, что он сидит в этой лавке в это время дня, не является само по себе побегом? Его желание украсть этот час посреди страданий, тяжесть которых все только усиливалась, и то обстоятельство, что он все же откровенно украл этот час у Ихсана и окружающих, было очевидно. Между тем молодой человек с самого лета не жил нормальной жизнью. Особенно в последние дни, когда сон бывал изрядно нарушен. В те несколько часов, которые удавалось поспать, Мюмтазу снились странные сны, больше напоминавшие кошмары, и он просыпался еще более усталый, чем когда засыпал. Самым сложным было следить за мыслями. Стоило какой-то мысли хоть немного развиться, как она принимала вид кошмарного сна. Даже когда он сегодня шел сюда, он заметил, что машинально, помимо своей воли, неосознанно жестикулировал. Те, кто случайно встречал Мюмтаза в такие моменты, вспоминали, что он старался прогнать от себя какие-то противоречивые мысли с помощью неосторожных жестов и даже с помощью коротких обрывочных фраз, которые он бормотал себе под нос.

Мюмтаз еще раз заглянул в подшивки. Еще раз вспомнил о майском утре годовалой давности. А потом в нем ожили воспоминания о лете, будто бы на том лете свет клином сошелся. Вслед за тем в голову пришли воспоминания о днях, которые, как он думал, теперь всегда будут отравлять ему жизнь, скука Нуран, его собственные страхи и тревоги, смешные и докучливые попытки настоять на своем — все эти мысли напомнили о связанных с ними мгновениях и тогдашнем настроении. Он понял, что больше не сможет бездействовать. Но не мог двинуться с места. Только растерянно смотрел по сторонам, словно бы спрашивая: «Бывают ли страдания глубже?»

Вопрос букиниста заставил его оторвать взгляд от рукописей:

— Что, плохи дела?

Так как у Мюмтаза не было сил на длинную беседу, он постарался ответить кратко:

— Дома кое-кто заболел. Я уже неделю и газету толком почитать не могу.

Он сам знал, что говорит неправду. Он вовсе не переставал читать газет. Он лишь потерял силу думать о событиях. И сейчас зубрил их наизусть, как зубрят урок, неосознанно, не пытаясь задумываться даже о тех плодах, которые они могут нести. Думать обо всем том, что так внезапно свалилось на голову, было бесполезно. А уж говорить…

И вот уже годы позади, а все разговоры разговаривали. Каждый человек, в каждом удобном месте, при каждом удобном случае говорил о происходящем. Все возможные мысли были давно высказаны, каждая возможность проверена. А теперь народ стоял перед лицом самой страшной реальности.

— Вы видели, что творится перед банками? Уже сколько дней там не протолкнуться…

И, будто это внезапно пришло в голову, он добавил:

— А кто заболел?

— Ихсан…

Торговец покачал головой:

— Он уже давно не заходил. Не случайно. Пусть поправляется, пусть выздоравливает. — Ясно было, что он расстроен; однако, что за болезнь, он не спросил.

Мюмтаз подумал: «Наверное, решил, что семейная тайна…» А лавочник продолжал, так, словно хотел дать понять ему, что беззаботных людей не бывает:

— А нашим обоим ребятам пришла повестка из комендатуры. — Он вздохнул. — Ей-богу, не знаю что делать. А в деревне свояк упал с лошади, ребра переломал… Дома жена совсем плоха… Голову вот ломаю…