Алексей Толстой - Окрылённые временем

Мишка выбросил на стол пучагу засаленных кредиток.

Горели, чадили сердца: бутылкой не зальешь, в море не утопишь... Куды тут... Широки сердца моряцкие, как баржи.

Убежал старик.

– Хха.

– Ххы.

– Во, как наши-то вырываются. .

– Эдак.

Федотыч с бутылками. В стаканы разливал по-русски, всклень, через края расплескивал. Рассказывал боцман такое:

– Осталось у нас после белых лодка с дыркой да челнок без дна.. И наш корабушка по уши в воде торчал. Котлы были порваны, арматура снята, ржавчины на вершок, травой все проросло. Стук – приказ: «Товарищи, восстановить!»

«Есть!» Какой разговор?. Есть и отдирай. Взялись.

Давай-давай! С чего взяться? Струменту нет, матерьялу нет, денег нет, хлеба мамалыжного по полфунту в день. . В

трюмах вода, в рулевом вода, в кочегарке вода, клапаны порваны, отсеки разведены, ну, разруха на тыщу процентов... Качать воду надо. А как ее будешь качать, ежли турбины застонали? Удалые долго не думают, давай вручную мотать... паром. Гнали-гнали, гнали-гнали – глаза на лоб лезут. Стой, конвой! Приходим ватагой до начальника комиссара. «Вам паек?» спрашивает он. «Паек. .» –

«Нет пайка, товарищи. Разруха, голод, красный ремонт, надо быть сознательными и так далее. Вот, говорит, вам махры по две осьмушки на рыло, а больше ничего сделать не могу. Скоро пришлют, говорит, из центра камсалистов на подмогу, а больше ничего сделать не могу». Закурили мы той самой махры, утерлись да и пошли.

Мишка с Ванькой слушали тяжело, тяжело рыгали, уперев глаза в пол. Федотыч бегал по каюте, вязал слова в узлы:

– Разве ж когда вырывалось из моряцких рук хоть одно дело? Никогда сроду. По щепке склеили, по винту снесли, а сгрохали кораблюшку. Завод же опять помог, шибко помог. Камса поддержала. Ребятишки, а старатели, цепки до дела, прокляты...

– Ты, что же, за лычком тянешься? – спросил Ванька.

– Лычко мне ни к чему, издыхать пора... И совсем тут не в лычке звук.

Подмокли, рассолодели, в руготне полоскались яро.

– Утята?

– Крупа, говоришь?

– Прямо сказать, пистоны. Никакого к тебе уваженья.

Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, а может, и всей Расеи. Мы, гыт, принципияльно и категорически. Не подойди.. Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре.

День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранье за собраньем шпарют, ровно перебесились. .

Старик помолчал, поморщился и добавил:

– Политика... И сколько она этого глупого народу перепортила, беды! Пей, ребятишки...

Мишка воткнул в старика тяжелый взгляд:

– Ах, Федочч, рыжа голова...

И Ванька посмотрел на старика быковато:

– Из старой команды остался кто?

– Есть, есть. . Ефимка подлец, сигнальщик Лаврушка, шкипер Лексей Фонасич, коком исчо Алешка Костылев, да теперь, слышно, на берег его списывают за хорошие дела.

– Чем они дышат?

– Ефимка в ячейку подался, а эти вола валяют, дела не делают и от дела не бегают.

Боцман, по старой привычке, поймал горсть мух, выжал в стакан, долил горючим и уркнул одним духом.

На стрежне заиграли сердца блестко.

– Не пофартит, так всей коллегией гайда в Уманьщину гулять!

– Натуральная воля и простор широких горизонтов.

Старик в скул:

– Нет, годки, я свое отгулял. Убежало мое времячко, на конях не заворотишь... Судьба, верно, мне сдохнуть тут.

– Завей слезу веревочкой. . Ноги запляшут. .

Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:

– Жизня дороже дорогова. . Пьянку мы пили, как лошади. Денег – бугры! Залетишь в хутор – разливное море: стрельба, крик, буй, кровь, драка.. Хаты в огне! Хутор в огне! Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!

– И сахар, и калач?

– Уу, не накажи бог.

– Церковь увидишь, и счас снарядом по башке щелк.

– Да, церкви мы били, как бутылки.

– Впереди жизни бежали, так бежали – чоботы с ног сваливались.

Ой, яблочко

Да с листочками,

Идет Махно

Да с сыночками..

Дробно чечетку рванул Ванька. Замахал старик рукавами, зашипел:

– Тишша... На грех старпом услышит, загрызет.

– Качали мы его. Какой-нибудь интеллигент из деревенской жизни.

Федотыч заспорил:

– Ну, нет. Он хотя и не горловой, а в службе строгость обожает. Дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа крупой и в работах еще не совсем сручны, но и счас уж кой-кому из стариков пить дадут. Хванц... Ругаться им по декрету не полагается, это зря. Без ругани какой моряк?

Слякоть одна, телята..

– А мы в замазке остаемся?

– Зашло наше за ваше...

Сидели Мишка с Ванькой на столе, и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе.

Трепыхались руки, как вывихнутые. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы, торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре...

Все в них и на них орало: Скорей, скорей, даешь!

Старик свое дугой выгибал:

– Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать.

Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться.

Клещи! Бегали по команде, ровно гайки по нарезу.. Годик-другой, и морячки из них выйдут за первый сорт.

Беспокойно зашебутились дружки:

– Заткнись, за лычком тянешься.

– Крутись не крутись, в комиссары не выпрыгнешь.

Закостерился боцман:

– Растуды вашу, сюды вашу, чего хорохоритесь?

– А мы тебе жлобье, што ль?

– Нашел чудаков!

Ванька плеснул старику на лысину опивками кофейной гущи. Мишка заржал – и в сон, как в теплое тухлое озеро.

5

Из койки боцман вывалился рано и отправился в обычный утренний обход. Легким шагом топтал кубрик,

жилую палубу. На все кидал зоркий хозяйский глаз. Проверил вахту, зевнул в утро, мелким крестом захомутал волосатый рот и пошел к портному Ефимке за утюгом.

Умывался Федотыч с душистым мылом, старательно утюжил суконные шкеры: к капитану, а по-советски сказать, к командиру собирался.

Ванька валялся на полу, поднял Ванька хриплую голову.

– Брось, Федочч, до дыр протрешь... Кха-кха!. Достал бы ты лучше похмельки.

И Мишка из-под стола голос подал:

– Растурился бы капусты кислой аль рассолу.. Истинный господь, кирпич в горло не лезет. .

В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: боцман – деревянный и строгий, Мишка с Ванькой – виноватые, опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало да и выплюнуло их. Капитан с кистью. Перед капитаном лоскут размалеванного полотна: море, скалы, облака.. Наклонит капитан голову набок, поглядит, мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит, еще мазнет. . Шея у него, как труба дымогарная, ноги – тумбы, лапы – лопасти якорные, пальцы –