Борис Верхоустинский - Лесное озеро (сборник)

— Вот комик… как вас зовут?

— Валерием.

— А… а, это хорошее имя… — И замолкает.

Так они сидят с полчаса: ничего не говоря и лишь поглядывая на рисунок. Наконец, он окончен — прекрасный маленький домик, даже с крыльцом и псиной будкой. Тогда Валерий подымается и молча подает барышне руку. Она ее крепко пожимает и долго провожает глазами незнакомца в потертом пальто.

Затем подходит юноша, которого она любит.

— Какой ты скучный, — встречает она его, недовольно разглядывая, сейчас я познакомилась с одним милым человеком. Как он занимательно говорит, но, кажется, у него горе.

Юноша надувает губы и сердится.

А Валерий идет тихим шагом приговоренного к казни, потому что в его душу вошло отчаяние.

Опять день… Опять прошел день, и опять никому не нужны эти подлые белые руки. Сегодня — завтра: все равно… Э-эх! Уж погибать, так с треском.

— Стать смелым!

— Не хочу я, чтобы Маруська голодала…

Крутою лестницей, грязной и темной, взбирается он, машинально считая ступени и прислушиваясь к звуку своих шагов. Звонит, ждет, ленивой походкой проходит в комнату, где Маруся постукивает ремингтоном, и с озлоблением швыряет пальто на кровать.

— Опять ни черта!

— Брось, родной; соскучилась я без тебя…

Обнимает его ласковыми руками.

— Валик! Давай варить кашу, ее еще фунтов пять осталось.

— Давай.

За окном копошится город, переваривая в своей утробе людей и зверей-тружеников.

Ремингтону — вечная память: продан и унесен.

— Валик! — говорит Маруся, — мы это время, как маленькие цари.

— Да! Это верно: как маленькие цари.

Пир на весь мир: комната утопает в табачном дыму, пыхтит — отдувается белым паром пузатый самовар: есть и табак, и сахар, и булки, и даже целая дюжина пирожных. А обжора в дымно-серой шубке валяется на кровати и благодушествует: понабил-таки он свое грешное чрево, плотненько понабил; кудрявая хозяйка третью неделю угощает его прекрасным сырым мясом, о котором он и мечтать было перестал. Он его терзает, как тигр-победитель добычу; ворчит, будто скряга над золотом, наконец, впадает в сладостное забытье. Словно сквозь розоватую дымку видит он пузатый самовар, лампу с голубым абажуром и лица своих покровителей, но отяжелевшие веки смыкаются, и, умиленно мурлыча лирическую песенку, он засыпает. Прекрасное житье и прекрасные люди — молодые хозяева!

Благодушествуют и они.

— Давно надо было, Валик, так сделать. Я поступлю машинисткой и гораздо больше заработаю.

— Ну, конечно, — соглашается Марусин друг. Право, ему сейчас ни о чем не хочется думать… Все уладится и будет прекрасно.

Потом они читают. Спорят, горячатся и перебивают друг друга, но это ведь так приятно, потому что «я» и «ты» — это «мы». Тихонько-тихонько наблюдают друг за другом и радуются…

Какая упорная, какая настойчивая головка.

— Маруська! Я оттреплю тебя за косы…

И смеются:

— Попробуй!

А за стеною зловещая вьюга, настала скучно-белая зима. Вьюга напевает свои дикие песни — о увядших цветах, о печальном кладбище, где зябнут в гробах мертвецы.

Постепенно смолкают радостные споры и беспечный смех.

— Мне страшно.

Маруся садится на колени к Валерию и крепко его обнимает, склонив свою темнорусую голову на его плечо.

— Воет… воет… И так уныло. Она, как злая старуха: сидит и проклинает.

— В лохмотьях…

— С гнилыми зубами…

— Оставь! — хмурится Валерий, — пойдем спать, Марусик.

И бережно переносит ее на кровать.

— Я тебе расскажу хорошую-хорошую сказку: сейчас придумал. Про светлое озеро и двенадцать лебедей. Белых лебедей с золотыми коронками на головах. Ты хочешь, моя Кунигунда?

Но темен страх и полна душа смутной тревоги.

— Я не хочу быть твоей Кунигундой: Оскар ведь на ясной поляне.

— Брось, родная, брось… Вот я целую твои ножки, потому что ты мое солнышко… Понимаешь это, Маруся? А?

Тиха душа у Валерия — незлобив он и мягок, и много в его сердце нежных слов для любви.

— Люблю тебя, милый… Иногда мне кажется, что кругом табуны диких зверей — грызутся и щелкают клыками, — а ты поднял меня и куда-то уносишь… Родной мой!

— Вот длинный-длинный туннель… Темно в нем и где-то сокрыта в нем бездна. Мы идем ближе, ближе… И вокруг темно, и впереди бездна… Мне страшно, милый!

Маруся думает о машинке. Есть нечто тайное в вещах, как в человеке душа, полное безмолвного смысла и неуловимое. А у человека к этим вещам есть нечто, более глубокое, чем привычка.

— Не надо, Маруся, перестань. Уладится, — говорит Валерий, обнимая ее. Но и сам он тоскует, и в мысли его входит отчаяние.

Приближается Голод — слепой и прожорливый, не щадящий ни стариков, ни белоголовых детей: Голод безжалостен.

Не щадит он и любящих…

— …Слушай, Маруся: жили три брата, три витязя. Ты слышишь, Маруся?

— Слышу, — уныло и как-то по-детски лепечет она, прижимаясь к своему верному другу.

— …А с ними сестра, — продолжает Валерий, — очи, как звезды, черные косы — до пят.

…Тоскливая тишина. Маруся молчит, уткнув свое лицо в подушку, потом также молча приподнимает голову, ее алые губы ищут губ Валерия, находят и сливаются в томительном поцелуе.

— Никому не отдам… мой ты, мой, мой! — с тоскливой упорностью шепчет она, но вдруг что-то обрывается в ней, и она начинает безутешно плакать. Теплые росинки-слезы падают на лицо Валерия и высыхают, снова падают и снова высыхают. И великая любовь пробуждается в сердце Валерия — к ней, все же такой слабенькой и близкой — неразделимой с ним, Валерием.

«Мужчина я!» — говорит он себе и думает о «нем». У него семь плевков, а каждый плевок сама смерть. Стать смелым и кровавым; завоевать свое право любви! Так! Так!

— Валик, родной, брось его, продай. Я знаю, что ты думаешь все эти дни. Ты попадешься… Мы достанем работу, много работы, оба достанем, непременно достанем, — ведь у нас еще есть время, родной! — беспомощно лепечет Маруся, Валерий усмехается и ничего не говорит. Не видит, нет, но знает она, что он усмехается, и снова теплые росинки-слезы сбегают на лицо Валерия и высыхают там.

Много страдания.

Но вот жгучие ласки и бесконечные поцелуи.

Бурлит в жилах кровь, потому что она молодая, и уплывают в безвестную даль и мир, и Завтрашний День, — все, все.

Но стучит косматая Вьюга в окно костлявыми пальцами и поет странную песню.

Валерий прислушивается и кажется ему, что она поет про волка, полюбившего волчицу:

Поляна… Искристо-белые снега и бледная луна. Волк и волчица идут к селу согреться чьею-то теплою кровью, потому что холодно — холодно…

Протяжно воют.

Маруся спит, а Валерий гладит ее шелковистые волосы и думает…