Ян Слауэрхоф - Запретный край

Я всё же проснулся, очень рано, солнце только что поднялось над горизонтом, к моим ногам пала тень; я увидел камень, от которого она падала. Это был шестиугольный обломок базальта. На нем были начертаны какие-то письмена. Но я знал, что у китайцев, как у детей, есть мания писать везде и на всём. Почему бы в таком случае и не на этом камне? Однако под надписью я увидел и латинские буквы. Стало быть, в этой пустыне побывали люди моей расы. У них сохранилась энергия высекать буквы на камне. Человек, находящийся при смерти, этого делать не станет, или они высекали себе надгробную надпись? На этом языке я читать не умел. Буквы почти истерлись.

Был полдень; определив направление по камню – примитивным солнечным часам – я пошел на юг. Чтобы вернуться в Гонконг? Я едва надеялся на это, но что-то заставляло меня идти на юг. Может быть, еще и потому, что, когда я тронулся в путь, моя поврежденная правая щека и шея оставались в тени с западной стороны. К вечеру следующего дня я заметил на горизонте черную точку, направился к ней и увидел еще один такой же камень; следовательно, я был на уже проторенном пути. У меня появилось желание свернуть с него; не было охоты ступать по давно стершимся следам. Но в сотне метров впереди в яме стояла вода, пусть солоноватая и мутная, но всё же пригодная для питья тому, кто три дня страдал от жажды. Я напился и ослабел, но спать там не хотел, двинулся было дальше, но так и не смог.

Под моим опаленным черепом стучало, волосы мои поредели. Изо всех европейцев только португальцы могут безнаказанно переносить солнце с непокрытой головой. Мысли съежились в моей разгоряченной голове, словно мозг вскипел и жизнь покидала меня через растрескавшуюся кожу. Но я хотел быть свободным и теперь, затерянный посреди наиогромнейшего царства на земле, вдали от ненавистного моря; никого, кто бы еще думал обо мне, пытался бы проникнуть в мою душу. Человек не может жить без причины, без катастроф, без желания и отвращения. Но, может быть, мне нужно куда-нибудь, прочь отсюда: во всяком случае тогда я останусь жить. Но сначала спать, в прохладе. Еще миля: или сон, или смерть.

Вновь могила: прежде я обходил их, боясь, что кто-то таращится на меня оттуда. Теперь было иначе – это место, где по крайней мере можно найти тень и прохладу. Я забрался в нее. Это было захоронение, отличное от других. Конечно, изначальная форма была соблюдена. Вход, выложенный зеленой и синей фарфоровой плиткой, которая в обширной сухой пустоши казалась роскошным цветником. Могила была почти не повреждена. Вокруг нее, по брюхо в песке, стояли три грубых каменных коня. Я уселся в седло одного из них, снова спрыгнул; возможно, я уже помешался; здесь, в белесом зное темно-красной и желтой пустыни, под ярко-синим небом, сидеть на лошади, как дитя на карусели; неплохо было бы им стать.

Гробница показалась мне подходящим местом для отдыха. Она была очень высокая, и темные гладкие камни входа манили к себе. Мир изгнал меня. Я без отвращения залез в могилу. Внутри было прохладно, иссохшие кости я сдвинул в сторону. В темноте я наткнулся на урну с прахом. Возможно, там еще что-то было – да, влага, но я не решился пить ее, хотя жажда понукала меня.

Разве не был я здесь надежно укрыт от грозящих мне злоключений, как и само это огромное царство внутри своих стен и горных цепей, защищенное от всего, – от нападений варваров сегодня и возмущений в будущем, которые расшатают и сокрушат весь мир, когда на него обрушатся его высвобожденные силы? Могила была вратами, через которые я покидал собственную жизнь и вступал в прошлое. Я поднял голову и посмотрел сквозь отверстие; взгляд мой упал на шестигранный камень, какой я уже видел прежде. Чтобы ускользнуть из собственного времени, я должен снова покинуть эту могилу, глубокую вековую тишину прошлого, в котором мне пока не было места.

Преисполненный решимости, я сделал несколько шагов, но пустыня вздыбилась, словно океан; мне привиделся дрейфующий обломок корабля, был ли там потерпевший кораблекрушение, или же я сам? Нет, я стоял здесь, но видел себя вдали, на пути к моему будущему; я хотел убежать от себя самого, но не вышло: те двое – я не знал, который из них был я – должны совпасть. С шорохом стал нарастать поднявшийся ветер, воздух прорйзал протяжный вопль, я упал, и призрак упал рядом со мной.

Я очнулся в желтом свете, но это не был свет солнца; никогда еще не видал я такой полной луны. Я попытался вернуться к нити моих размышлений, но кругом была путаница. Ведь в последний раз мы останавливались около водоема, большего, чем эта лужа, – неужели она так пересохла? Не мог же я проспать столько дней.

Что случилось там, перед тем, как начался смертельный переход через пустыню? Всякий раз я возвращался к кораблекрушению, шторму, нападению китайцев, но всё это случилось гораздо раньше, и тогда у нас на борту не было китайцев. Что произошло потом? Тюрьма, почему? Путешествие на север, в Пекин, почему? Я не узнавал платья, бывшего на мне, и того, что лежало рядом. Меня взяли в плен, вновь освободили и положили рядом одежду?

Я хотел надеть ее, но она, как паутина, порвалась, и из нее выпала пара монет: в тюрьме они тоже у меня были, но охранник отказался взять их. Но о тюрьме я ничего не помнил.

En nome del Rei Nosso Senhor Joвo III madou por este letreiro en Fi da muite lealdad —

Я в отчаянии огляделся; в отдалении стоял камень, который я узнал; я медленно подошел к нему, – это был указательный столб, установленный, чтобы найти дорогу назад, но надпись на нем была почти стерта, я с большим трудом прочел: Именем Короля нашего Владыки Жуана III [66] João III (1502—1557) – король Португалии (1521—1557), прозванный Благочестивым. в знак великой преданности —

Я крепко прижался к камню, я прислонился к нему, и через некоторое время эта скорченная поза словно влила в меня свежие силы, и тогда свет из желтого превратился в розовый, утренний, и я мог идти дальше, сначала довольно быстро, потом всё медленнее и медленнее, словно силы вновь истекали из меня, потом, в страхе, я убыстрял шаг, и, наконец, вновь увидел вдали, словно бакен в море, шестиугольный камень…

В середине XIX века, когда Макао, всё больше и больше теряя осознание своей былой мощи, полузабытый собственной страной и полностью забытый Европой, лежал на песчаной косе, у отвесных склонов каменистого острова Гонконг были выстроены большие дома и разбиты сады для богачей, которые станут потом жить на доходы от доков и верфей, расположенных внизу, на узкой полосе песка, огибающей остров, и на доходы от кораблей, которые станут погружать и выгружать товары в просторной, пустынной пока еще бухте. Макао был спокоен. Время от времени приходил большой корабль, бросавший якорь далеко за пределами обмелевшей гавани. И более ничего, кроме плоских каботажных судов, узких лорча, которые пользовались спросом в качестве вооруженного эскорта для богатых китайских купцов и единственного корабля контрабандистов.