Марк Криницкий - Ангел страха. Сборник рассказов

— Ноах, — сказал он, — Ноах, отчего ты печалишься? Вот пришел я, твой друг Гевел, который не видал тебя целых четыре луны. Ну же, встань, старик, потому что скорбь твоя напрасна: я это знаю по звездам, которые наблюдал всего две ночи тому назад. Никогда я еще не видел звезд благоприятнее для смертного, если только не лгут звезды, а они не лгут никогда.

Но старик не узнал голоса Гевела и отвечал:

— Отойди от меня, несчастный: мой друг Гевел умер два дня назад, и тело его еще не погребено.

Напрасно уверял мудрый Гевел, что он еще здравствует: упрямый старик стоял на своем и горестно оплакивал несчастный жребий.

Тогда собрались к нему все друзья его и привели с собой лучших врачей из города.

— Ноах, — звали они его, — Ноах. Вот мы, все друзья твои, собрались к тебе, чтобы утешить тебя и клятвенно засвидетельствовать, что жив твой друг, Гевел и жива душа его.

Но старик принялся еще более вопить и плакать, непрестанно возглашая:

— Увы мне. Нет у меня больше друзей, но все они погибли в ночь на четырнадцатый день восьмой луны, и тела их еще не погребены.

Тогда, по просьбе друзей его, приступили к нему врачи, били в бубны и литавры над ушами его и курили крепкими курениями у ноздрей его, чтобы отогнать от его головы дух безумия. Но когда все средства медицинской науки оказались исчерпанными и тщетными, друзья поднялись со своих мест, разорвали в горести одежды свои и, посыпав себе головы прахом, взятым из-под ног его, удалились.

А мудрый Гевел в ярости проклял искусство звезд и, богохульствуя, смеялся над теми, кто верит в разумность их путей.

Когда же ушли они все, тогда вскоре поднялся старик и сел. И все подивились странному выражению его лица, ибо глаза его смотрели ясно и непреклонно. Казалось, он выплакал из сердца всю свою скорбь и теперь походил больше на демона, чем на обыкновенного смертного.

— Дети мои и внуки мои, — сказал он, обращаясь к нам, — два дня промедлил я в бесполезной скорби. Нам нужно пойти в горы Гаваона, где растет в изобилии дерево гофер, и попытаться сделать то, что надлежит.

Потом он встал, опираясь на наши плечи, и все заметили, что он, при виде проходящих невольников, отвращался или сурово поникал головой. И это опять всех удивляло, потому что в прежнее время он всегда был приветлив со своими домочадцами.

Итак, на семнадцатый день восьмой луны мы отправились всей семьей в горы. Старик сам выбирал место на одной из высот Гаваана, откуда был отчетливо виден весь город, а также наш дом, стоявший среди изгородей для скота и садов. Там приказал он рубить странный деревянный остов, похожий на исполинский остов огромного зверя — хребтом вниз, ребрами вверх. Мы не смели ему противиться, ибо он распоряжался, как разумный, грозя проклятиями всякому, кто осмелился бы возражать.

Мы рубили всем родом, семейные и рабы. На четвертый день десятой луны всем стало ясно, что на высотах Гаваона мы рубим корабль, исполинский корабль на расстоянии сорока дней пути от моря.

Тогда невестка Одо стала смяться над мужчинами, говоря:

— Разве вы не видите, что он потерял рассудок. Не думаете ли вы вместе с ним плыть по воздуху от вершины к вершине. Лучше я стану плясать на похоронах моей матери и издеваться над прахом моего отца, чем ежедневно таскать вам из города пишу. Идите, если хотите, сами стряпайте и доите коров.

И ушла, взяв с собой своего малолетнего сына.

Тогда проклял ее Ноах страшным проклятием смерти, а мы, — мы продолжали работать.

С невероятными усилиями мы тесали доски из дерева гофер, черного как смола и крепкого как медь. Мы обшивали бесконечные борта чудовища, которое имело в длину триста локтей, в ширину пятьдесят и в высоту тридцать. Между тем наши жены, наложницы и рабыни ткали наводящие уныние своими размерами багряные паруса. Дни и ночи ткали они, проливая слезы, и весь наш дом был полон стенаний и плача, как бы после пожара.

Но время летело. Уже старик, упорно преданный своей безумной, как казалось, мечте, приказал смолить изнутри и снаружи трижды омытое нашими слезами проклятое чрево чудовища, и огни наших костров начали привлекать любопытных из города целыми толпами. Вместе с насмешками в нас летели плевки и каменья. Но старик, казалось, ничего не замечал. Взор его, уверенный и ясный, был обращен как бы внутрь, в глубину собственных мыслей.

Едва мы начали утверждать огромную мачту, как он устремил свою работу на приобретение таких вещей, как будто нам предстояло далекое плавание. Он запасал одежды, утварь, луки, стрелы и всякую живность. Даже голуби и певчие птицы служили ему предметом особенных забот. Казалось, он хотел поместить в своем корабле весь мир, чтобы затем ринуться в голубые пространства неба, не испытывая больше необходимости в земле.

Когда чудовище было готово и возвышалось над городом, подобно сказочной птице, и нами всеми начала овладевать невольная, смутно-растущая уверенность в разумности действий старика, — он приказал достать луки и выразил желание попробовать их силу и меткость.

Угрюмо нахмурив брови, он положил стрелу и пустил ее прямо в толпу любопытно взиравших на нас невольников: стрела попала прямо в гортань любимейшего из его слуг, старика Ерода: несчастный упал и тут же в муках скончался.

— Это лук хороший, — одобрительно заметил старик, и ни один мускул не пошевелился на его лице, — пробуйте остальные.

При этих словах толпа наших невольников со стоном и плачем разбежалась в стороны. Повинуясь непонятному влечению, мы подхватили луки и издали поражали бегущих.

— Теперь они знают силу наших луков и меткость глаз, — одобрительно сказал старик и приказал нам, запасшись факелами, идти за ним к дому.

Когда мы спускались с гор, тучи странных темных испарений поднимались от земли над горизонтом.

— Зажигайте ваши факелы! — крикнул он повелительно, когда мы приблизились к колыбели нашего детства. — Возьмите на память, что вам дорого, ибо все остальное должно погибнуть в пламени.

И пока каждый из нас раздумывал, что нам особенно дорого, он первый бросил факел в свою опочивальню. Мы последовали его примеру, потому что нам был дорог здесь каждый гвоздь, мила сердцу каждая доска. Ответом нам послужил дикий, раздирающий сердце вопль невестки Одо.

— Безумцы! — кричала она, — поднявшие руку на плоть и кровь вашу. Убийцы, проклятые Богом.

Дым и треск рухнувшей кровли родимого гнезда заглушил ее вопли и нежный плач ее младенца.

Коровы, овцы и козы беспокойно заблеяли в своих оградах, и он приказал освободить их. То же мы сделали и с лошадьми. При блеске кровавого зарева обезумевшие животные с жалобными криками бегали вокруг пожарища или, охваченные слепым ужасом, мчались в горы.