Генри Рот - Наверно это сон

— Она ждет вас, — возразил тот без всяких эмоций, — хочет показать вам новое платье.

— Не сейчас.

— Я не пойду домой, — Иоси перешел на английский, чтобы избежать дальнейших обсуждений, — я буду здесь. И, очевидно, удовлетворенный выполненной миссией, он подошел к несчастному Давиду, все еще сидящему у печки. — Смотри, что у меня есть — лук и стрела, — он помахал вешалкой.

— Мне придется пойти, всего на минуту, — сказала мать, — здесь ребенок, она будет беспокоиться.

— Иди! Иди! — зло сказал отец. — Что я, держу тебя?

Он взял газету, вытащил спичку из коробка, шагнул в гостиную и захлопнул дверь. Давид слышал, как он опустился на кушетку.

— Я вернусь через минуту, — устало сказала мать, безысходно глядя вслед мужу. Затем ушла.

— Хочешь играть? — спросил Иоси после паузы.

— Не хочу, — сердито ответил Давид.

— Это почему?

— Потому что не хочу, — он с неприязнью посмотрел на вешалку. Она была в их шкафу. Она была заразная.

— Ну, давай, — и, поняв, что ему не удалось убедить Давида: — Тогда я буду в тебя стрелять, — погрозил он, — сейчас увидишь.

Он поднял вешалку и натянул воображаемую тетиву.

— Бах! Я индеец. У тебя нет лука и стрелы, и я убью тебя. Прямо в глаз. Почему ты не хочешь играть?

— Я не хочу.

— Почему у тебя нет лука и стрелы?

— Отстань!

— Тогда я опять в тебя выстрелю, — он бросился на пол, — бах! Прямо в глаз. Ты убит!

— Уходи!

— Не хочу уходить, — Иоси начал злиться. — Сколько хочу, столько и буду стрелять. А ты трус.

Давид молчал. Его начало трясти.

— Я даже могу ударить тебя томагавком, — продолжал Иоси, — ты трус, — он пополз: — Сейчас увидишь. Как дам тебе томагавком! — он держал вешалку за конец. — Боишься меня?

— Убирайся отсюда! — прошипел Давид. — Иди к себе домой.

— Не хочу, — свирепо сказал Иоси. — Я буду с тобой драться. Сейчас увидишь.

Он отвел руку. "Бах!" Конец вешалки ударил Давида по колену. Боль пронзила его тело. Он вскрикнул. В следующее мгновение он изо всех сил ударил Иоси ногой по лицу. Иоси упал на руки. Он открыл рот, но не произнес ни звука. Он вылупил глаза, как будто задыхался, и, к ужасу Давида, у Иоси под носом появилась кровь. За мгновение, показавшееся Давиду годом, кровь медленно собралась над верхней губой Иоси. Внезапно тот вздохнул. Звук был короткий и неожиданный, как будто камень упал в воду. Осторожно поднял руку и коснулся красной капли на губе. Когда он увидел след крови на конце пальца, его лицо перекосилось от ужаса, и он издал самый пронзительный вопль, какой приводилось Давиду когда-либо слышать. Такой пронзительный, что Давид почувствовал, как напряглось его собственное горло, словно крик рвался из него, и он старался подавить его. С ужасом вспомнив, что отец был в соседней комнате, он вскочил на ноги.

— Иоси, Иоси, — бормотал он, пытаясь вставить вешалку в его руку, — на, ударь меня. Ну, ударь меня, Иоси! — он ударил себя по лбу. — Смотри, Иоси, ты убил меня. Ох!

Но все без толку. Иоси снова завопил. И Давид понял, что все кончено.

— Мама! — стонал он в ужасе. — Мама!

И повернулся к двери в гостиную, как к воротам ада. Дверь открылась. Отец смотрел на них со злостью и удивлением. Его лицо напряглось, когда он посмотрел на Иоси. Ноздри расширились и края их побледнели.

— Что вы натворили?

— Я,.. я... — начал Давид, трясясь от страха.

— Он ударил меня ногой прямо в нос! — завыл Иоси.

Не сводя с Давида испепеляющего взгляда, отец спустился по ступенькам.

— Что? — спросил он, высясь над ним. — Говори!

Его рука качнулась в сторону рыдающего Иоси.

Она была как стрела, отмеряющая растущий гнев.

— Скажи, это ты сделал?

С каждым произнесенным словом его губы становились тоньше и жестче. Давиду казалось, что его лицо медленно удаляется, но удаляется, не уменьшаясь, а становясь все выпуклее на расстоянии. Белое, бестелесное пламя. В его зыбких чертах ясно выделялась только вена над бровью, пульсирующая, как темная молния.

Кто мог вынести вид этого добела раскаленного лица? Тело мальчика онемело от ужаса. Его горло сжалось. Ему хотелось опустить голову и отвести глаза, но он не мог. Он задрожал, и дрожь отвлекла его от этого ужасного взгляда.

— Отвечай мне!

"Отвечай!" — звенел приказ. "Отвечай!" Но он звучал как "Отчаяние!" Что ответить отцу? В этом страшном приказе уже слышался приговор. Как загнанный в угол зверек, он сжался, его сознание притупилось, хотя тело не хотело погибать и ждало. Ничего не существовало больше, кроме правой руки отца, руки, парящей в наэлектризованном круге его воображения. Ужасающая ясность пришла к нему. Ужасающая расслабленность.

Отрешенный от времени, он смотрел на вздрагивающие сгибающиеся пальцы, на краску, впитавшуюся в их концы, будто все, что осталось в мире — это только ноготь мизинца, обрубленный прессом. Невыносимая ясность.

Молоток в его руке! М о л о т о к!

Внезапно он сдался. Его веки перерезали свет, как ставни. Открытая ладонь ударила его по щеке и виску, раскалывая его сознание на крупинки света. Он упал на пол. В следующее мгновение отец схватил вешалку, и в этот кошмарный миг, перед тем, как она опустилась на его плечи, он с удвоенной ясностью увидел, как Иоси стоял, онемев, с открытым ртом в ненужной теперь тишине.

— Ты не скажешь! — рычащий голос был голосом вешалки, обжигавшей, как пламя, тело. — Будь проклято твое порочное сердце! Дикая скотина! Вот! Вот! Я проучу тебя! Теперь у меня развязаны руки! Я предупреждал! Я предупреждал! Ты будешь послушным!

Вешалка, как топор, врезалась в руки, спину, грудь. Она все время находила, куда ударить, как бы он ни извивался и ни корчился. Он кричал, кричал, а удары все падали.

— Пожалуйста, папочка! Пожалуйста! Не надо! Не надо! Дорогой папочка! Дорогой папочка! — он знал, что надо вырваться из-под града ударов. — Больно! Больно! — он должен вырваться.

— Теперь кричишь! — злился голос. — Плачешь! А сколько я просил тебя! Я молил тебя, как саму смерть! Тебя ничто не трогало! Ты молчал! Тайна...

Распахнулась дверь. С диким криком ворвалась мать и кинулась между ними.

— Мама! — закричал он, хватаясь за ее одежду. — Мама!

— О Боже! — крикнула она в ужасе, прижимая к себе сына. — Остановись! Остановись! Альберт! Что ты с ним сделал!

— Отпусти его, — рычал отец, — я говорю, отпусти его!

— Мама, — Давид конвульсивно прижимался к ней, — не давай ему! Не давай!

— Чем, — хрипло кричала она, пытаясь вырвать у отца вешалку, — чем бить ребенка! Горе тебе! Каменное сердце! Как ты мог!

— Я не бил его раньше, — хрипел отец сдавленным голосом, — он заслужил то, что я сделал! Ты достаточно защищала его от меня! Мне давно следовало это сделать!

— Твой единственный сын, — рыдала она, судорожно прижимая к себе Давида, — твой единственный сын!